Пищалка помолчала немного, прежде чем ответить. Уподобится ли она апостолу, отрекшемуся от Иисуса? По-видимому, она решила не делать этого, поскольку ответила: “Я думаю, что первые христиане в пещерах и лесах были кучей детишек, которые просто жили — без чувства вины, без стыдливости; они могли снять с себя одежду и просто валяться на солнышке… И я понимаю Иисуса Христа как человека, пришедшего в мир от женщины, не знавшей, кем был отец ее ребенка”.
Пищалка лгала меньше всех прочих членов “Семьи”, давших показания. И все же ее выступление стало столь сокрушительным для стороны защиты, что с этого момента Фитцджеральд предоставлял другим адвокатам вызывать свидетелей.
Кейт вызвал Бренду Макканн, н/и Нэнси Лора Питман, девятнадцати лет. Хотя внешность Бренды вовсе не была отталкивающей, она оставила впечатление хитрой, злобной девчонки, до краев наполненной враждебностью, которая так и рвалась наружу.
Ее отец “проектировал системы наведения ракет там, в Пентагоне”, сказала Бренда. Он тоже выбросил дочь из дому, когда ей было шестнадцать. Бывшая ученица школы в Голливуде, так и не добравшаяся до выпускных экзаменов, она уверила присяжных, что никакой “Семьи” не существует, а Чарли “вообще не был лидером. Он просто ходил за нами по пятам и заботился о нас”.
При этом выступление Бренды (как, впрочем, и Пищалки, и других девушек, которые еще не успели появиться в зале суда) однозначно подтвердило, что весь ее мирок вращался вокруг одной лишь оси. Чарли ничем не был примечателен, но “он мог опуститься на корточки, и вокруг него тут же собирались животные, ослики, койоты, всякие другие зверушки… А однажды он опустил руку и погладил гремучую змею”.
Отвечая на задаваемые Канареком вопросы, Бренда показала, что Линда “глотала ЛСД круглыми днями… принимала “фен”… Линда была без ума от Текса… Линда всюду ходила за Тексом… ” На перекрестном допросе я спросил у Бренды: “Отдали бы вы свою жизнь за Чарли, если бы он попросил об этом?”
О.: “Он много раз вверял свою жизнь в ваши руки”.
В.: “Просто отвечайте на заданный вопрос, Бренда”.
О.: “Да, отдала бы”.
В.: “Согласились бы вы солгать под присягой ради Чарльза Мэнсона?”
О.: “Нет, я говорила бы только правду”.
В.: “Значит, вы согласны умереть за него, но не солгать в этом зале?"
О.: “Вот именно”.
В.: “Считаете ли вы, что ложь, сказанная под присягой, для вас важнее смерти, Бренда?”
О.: “Я не отношусь к смерти так уж серьезно”.
Все эти свидетели описывали собственные семьи с упорным антагонизмом. Сандра Гуд, например, заявила, что ее отец, биржевой маклер, отказался от нее, — но не упомянула, что это произошло лишь после того, как он выслал дочери тысячи долларов, а Мэнсон засыпал его угрозами, требуя еще денег.
Мэнсон перерезал всем этим людям пуповину, но одновременно он свивал другие узы, накрепко приковывая их к себе. Это было ясно видно на протяжении всех выступлений. Сэнди постаралась даже больше Пищалки и Бренды, воспевая “волшебные силы” Мэнсона. Она поведала историю про то, как Чарли подышал на мертвую птичку и тем самым оживил ее. “Я верю, что его голос мог бы разнести на куски это здание… Однажды он закричал, и стекло в окне разлетелось вдребезги”.
Лишь при разбирательстве, посвященном назначению наказания, присяжные узнали о пикете, выставленном “Семьей” на перекрестке Темпл и Бродвей. Сэнди рассказывала об их жизни там с большим чувством: “Из-за смога практически вообще никогда не видно неба. Люди постоянно роются в земле; каждый день у них какой-то новый проект; они постоянно что-то ремонтируют. Они вечно выдирают что-то из земли и засовывают туда что-то другое, обычно цементное. Там творится настоящее безумие. Это сумасшествие, и чем больше времени я провожу на перекрестке, тем яснее я чувствую этот “X”. Я Х-ключена оттуда”.
После того как я отказался задать Сэнди свои вопросы, она с большим ожесточением выплюнула: “Почему вы ничего не хотите спросить у меня?”
“Потому, что вы не сказали ничего такого, что повредило бы Народу, Сэнди, — ответил я. — Напротив, вы помогли мне”.
Я ожидал, что Сэнди заявит, будто Мэнсона даже не было на ранчо Спана на момент совершения убийств. Когда она промолчала, я понял: защита отказалась от мысли использовать тактику алиби. Это значило, что адвокаты приняли какое-то другое решение. Но какое?
Во время второй фазы процесса Мэнсону и трем подсудимым девушкам было разрешено вернуться в зал суда. Они вели себя куда тише, куда послушнее прежнего, словно до них дошло наконец: этот “театр”, как охарактеризовала процесс Кренвинкль, мог стоить им жизни. По ходу дачи показаний Пищалкой и другими девушками-мэнсонитками их ментор глубокомысленно поглядывал на них, теребя козлиную бородку, словно подтверждая: да, все так и было.
На свидетельницах были их лучшие наряды, надетые специально по случаю. Всем присутствующим было очевидно, что они одновременно горды и счастливы оказаться здесь и постараться помочь Чарли.
По лицам присяжных блуждало одно общее выражение: недоверие. Мало кто затруднял себя, делая записи. Подозреваю, все они с ужасом впитывали потрясающий контраст. Заняв место свидетеля, девушки одна за другой рассуждали о любви, музыке и детишках. И все же, пока любовь, музыка и дети шли своим чередом, та же самая группа выбиралась из логова и зверски убивала людей. Для “Семьи”, как бы жутко это ни звучало, не существовало никакого противоречия, никакого конфликта между любовью и убийством!
К 4 февраля, по задаваемым Канареком вопросам, я окончательно уверился, что Мэнсон не собирается давать показания. Для меня это было самое большое разочарование по ходу всего процесса: мне так и не представилась возможность “разбить” Чарли на перекрестном допросе.
В тот же день наш офис узнал, что Чарльз “Текс” Уотсон был возвращен в Лос-Анджелес и признан способным присутствовать на суде.
Всего через три дня после своего появления в Атаскадеро Уотсон перестал отказываться от пищи. Еще через месяц один из обследовавших его психиатров написал: “В настоящее время не наблюдается никаких признаков неестественного поведения пациента, если не считать его молчания, которое имеет разумную, логически выверенную основу”. Другой врач отметил чуть позднее: “Проведенные психологические тесты дали разрозненную картину реакций, не соответствующую какой-либо известной форме душевного заболевания…” Короче говоря, Текс симулировал. Вся эта информация, я понимал, окажется полезной, если Текс попробует заявить о невменяемости на своем процессе, который должен был начаться сразу после нынешних заседаний.
