подумать и о старости. Приходится заботиться о будущем.
— Совершенно верно; и я тоже должен заботиться о своем будущем, потому-то я и обратился к вам.
— Вам нечего терять, — заявил он. — А когда терять нечего, нет причин для беспокойства. Если произойдет крах, на вас это не отразится, а я пострадаю. Мои деньги помещены недостаточно надежно. Я должен все время думать, как бы не потерять их. Богатство налагает огромную ответственность; вы и понятия о ней не имеете. Вам не требуется никаких усилий, никакого напряжения, чтоб сохранить свое положение. Всю жизнь вы будете вести существование, к которому привыкли. Я вовсе не уверен, что то же самое можно сказать обо мне.
— К счастью, у меня есть деловая хватка. — Он прошелся из конца в конец комнаты, размахивая гибкой, сильной рукой. — Я доказал это в Англии. Мои дома по-прежнему принадлежат мне. Да. — Он задумался. — В Англии у меня был свой «роллс-ройс», и я нанимал шофера за тридцать шиллингов в неделю.
— Какая нищенская плата! — заметил я.
— Со временем я повысил ее до двух фунтов, и шофер мой жил как король. Он был великолепный шофер. В этом заключалось его призвание — быть шофером, и ничем иным.
— А каково ваше призвание? — спросил я.
— Я — прирожденный буржуа, — сказал он.
— Любопытно, что вы говорите это с гордостью, — заметил я. — Какое тяжелое детство, должно быть, выпало вам на долю, сколько горькой зависти и неудач вы, наверное, испытали!
Он остановился и взглянул на меня с интересом. Некоторое время он внимательно рассматривал меня.
— А вы могли бы неплохо писать, — сказал он наконец; и добавил, как бы про себя: — Странное сочетание — мужчина и ребенок. Проблески безошибочной интуиции… — Потом, уже обращаясь прямо ко мне: — Вы ведь не получили образования?
— Не получил.
— Жаль.
Он снова закурил.
— Я часто думаю, — сказал он, — что пути господни неисповедимы. Каждый раз, как церковь обрушивает на меня свой гнев, мои доходы возрастают. Сейчас этот доход равен десяти тысячам фунтов в год. После того как некоторые католические патеры стали поносить меня с амвона, моя практика настолько выросла, что мне пришлось купить второй «роллс-ройс». А когда и протестантские священники включились в травлю, я вынужден был добавить к приемной еще одну комнату, так увеличился наплыв пациентов. Потом в бой вступила христианская ассоциация женщин, — в результате чего я нанял еще одну сиделку. Все это чрезвычайно радует меня. Одна церковная община послала депутацию к редактору с требованием перестать печатать мои статьи. Он исполнил это требование — и тираж журнала сразу же упал на несколько тысяч. Ему пришлось снова обратиться ко мне — предложив, разумеется, повышенную оплату.
Мои публичные лекции о проблемах пола тоже встречают в штыки. Однажды я узнал, что на мою лекцию придет целая группа религиозных фанатиков, чтобы освистать меня и добиться моего ареста. За два дня до этой лекции я послал комиссару полиции двадцать бесплатных билетов и учтивое письмо, поясняющее, как важно, чтобы полицейские, которым по службе приходится сталкиваться с сексуальными извращениями, послушали мою беседу, где в доступной форме я растолкую самую суть дела.
Я подчеркнул, что считаю своим долгом посвятить часть лекции разъяснению обязанностей полицейских, имеющих дело с сексуальными преступлениями. Словом, это было очень хорошее письмо. И вот перед началом лекции первые два ряда заполнились полицейскими в форме. Когда в задних рядах начался шум, полицейские, все, как один, поднялись с мест. В зале сразу же воцарилась полная тишина. Это была, пожалуй, самая удачная из моих лекций.
— Вот вы говорили о ненависти, которую возбуждаете в некоторых людях, сказал я. — Как вы относитесь к этому?
— Собака лает — ветер носит, — отозвался он. — Люди — те же скоты. Всех их следовало бы истребить. — В первый раз на лице его появилась улыбка.
— Включая вас, разумеется?
— Нет, немногие исключительные личности должны быть сохранены. — Он картинно взмахнул рукой. — Но у большинства людей разума не больше, чем у животных. Без них земля стала бы куда более приятным местом.
Эти типы звонят мне, — не называя себя; они ругают меня ублюдком и всячески поносят. Я не возражаю против того, чтобы меня называли ублюдком, так как, в сущности, ничего не имею против ублюдков. Скорей, они мне даже нравятся. Большинство людей почему-то бросается на вас с кулаками, стоит назвать их ублюдками. Я не из их числа.
Но против некоторых ругательств я возражаю из принципа. Одно время мне регулярно звонил какой-то субъект и, злобно прошипев: «Абортмахер проклятый», — тут же вешал трубку. Я безошибочно узнавал его голос, его звонки стали для меня своего рода развлечением. Я притворялся, будто ничего не слышу. Беседы наши обычно проходили в таком духе:
«Это доктор Стрит?»
«Алло, алло!»
«Абортмахер проклятый!»
«Алло, алло! Говорите же. Ничего не слышно».
«Я говорю — абортмахер проклятый!»
«Алло! Если вы звоните из автомата, нажмите кнопку».
«Абортмахер проклятый!»
«Алло, я вас все-таки не слышу».
«А-борт-махер про-кля-тый!»
«Алло! Постучите по аппарату!»
В конце концов «собеседник» бросал трубку.
— Меня чаще всего оскорбляют в письмах, — заметил я.
— О, таких писем я получаю несметное количество! Кто-то регулярно шлет мне письма из Америки. Должно быть, какой-то сиднеец отправляет их другу в Америку, а тот пересылает мне. Увы, приходится привыкать и к брани и неблагодарности человеческой. Одолжите человеку деньги, и он станет вашим врагом; займите у него — и лучшего друга вам не сыскать. Если вы свысока смотрите на людей, они сияют при первом знаке внимания с вашей стороны; проявите к ним уважение — и они станут вас презирать.
— В Австралии каждый поденщик воображает, будто он ничуть не хуже своего хозяина. В Англии у меня никогда не было хлопот со слугами; здесь же невозможно добиться, чтобы вас прилично обслуживали.
Некоторое время тому назад я дал в газете объявление, что ищу секретаршу. Явилась девица. По ее словам, она была сущим кладом. Я решил взять ее на испытательный срок. Не прошло и двух дней, как она прожгла мои резиновые перчатки. Дело не в цене, но их нелегко достать. Затем девица эта погубила весь мой запас редких медикаментов. А я выписываю их из Англии. Девица оказалась нерасторопной, печатала плохо, к тому же неграмотно. Я вызвал ее к себе.
«Я больна, — захныкала она. — Если бы вы знали, как я нездорова».
«Что с вами?» — спрашиваю.
«Вчера я три раза падала в обморок».
«Что-то я не видел, чтобы вы падали в обморок, — говорю. — Должно быть, это происходило в мое отсутствие».
«Я очень плохо питаюсь», — заявляет девица.
«Как плохо? — удивляюсь
