Солнечногорск мне показался другим. Та же станция, те же магазины, те же дома, но что-то изменилось в облике этого подмосковного городка. Я дошел до КПП, представляя, как буду объяснять солдату на воротах, кто я такой и зачем мне надо в часть.
Но объяснять не пришлось. Солдат, открывший мне дверь пропускного пункта, встал по стойке смирно и отдал мне честь.
– Товарищ старший сержант, за время Вашего отсутствия… Добрый день.
– Ты откуда меня знаешь?
– Когда Вы на дембель уходили, меня только призвали. Я из третьей роты.
– Так ты все знаешь? Чем с Тараманом закончилось? Посадили?
– Нет. Замяли дело. Кэп спросил, есть ли у него гражданская одежда, сказал ему уехать домой и потом прислал документы.
– А, почему Гераничев уволился?
– В Вашей роте…
– Давай на ты.
– Хорошо. В твоей роте были Трухин и Миртаджиев.
– Точно. Были такие. Деды. ДМБ осень 88. Трухин из Иркутска, вроде, а Миртаджиев – ташкентский.
– Во-во. Им до дембеля пара дней оставалась. Ротный их в наряд поставил. Мартаджиева дежурным по роте.
– Он же не сержант.
– А сержантов не хватало, он наводчик-оператор. В общем, его поставили. А Трухину на дембель родители двести рублей прислали. В общем, как сказали на открытом суде, Миртаджиев послал Трухина днем спать в подвал, там, где метлы, а сам спустился за ним, взял топор и… Как раз замполит туда за чем-то зашел. Увидел Миртаджиева. Ну, и понеслось. Суд приговорил к семи годам строгого режима. Они же оба были у Геры во взводе. Для него вся служба сразу встала, ну он и ушел в запас. Вроде и вины-то его никакой нет, а всех собак сразу повесили. Мол, за солдатами не следил, распустил и прочее.
– Из-за чего он зарубил-то?
– Зачем зарубил-то? Судья сказал, что за двести рублей.
– Идиот. А где ротный?
– Где-то в штабе полка.
– Я пройду, поздороваюсь.
– Иди. Дорогу помнишь?
Я кивнул и пошел к штабу полка, раздумывая о только что услышанном. Миртаджиева я знал хорошо. Этот житель Средней Азии выделялся от своих сородичей хорошим русским языком, знанием литературы и умением слету понимать сказанное. Когда мне оставалось до конца службы пара месяцев, Миртаджиеву пришла посылка. Он принес литровую банку с чем-то черным внутри ко мне в канцелярию с просьбой спрятать до прихода его взводного.
– А что это?
– Икра. Черная.
– А прятать зачем?
– Хочу взводному предложить, чтобы он меня в отпуск домой отправил.
– Ему и полбанки хватит, – сказал я доставая алюминиевую ложку.
Мы ели икру одной ложкой из банки, упираясь лбами над стеклянной посудой, и остановились только, когда объем продукта уменьшился больше, чем на половину.
– Давай я оставлю взводному. Все-таки за отпуск. Спрячь у себя.
Остатки я спрятал. Но это не помогло. Отпуск Миртаджиеву так и не дали. А вот теперь я узнал, что парень, с которым мы вместе ели, как говорится, из одного котелка – хладнокровный убийца.
– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, – я был рад видеть ротного. – Как вы тут?
Старлей сидел вторым делопроизводителем в строевой части.
– Вот видишь, как? – он развел руками. – Мне запрещено работать с личным составом, Гераничев уволился, комбат перевелся в другую часть. Только кэп… Сам-то как?
Я рассказал в двух словах о том, как учусь и что видел взводного.
Лицо бывшего ротного выглядело уставшим и апатичным ко всему. Наш разговор иссяк сам собой, практически не начавшись. Я понял, что больше мне тут делать нечего и, попрощавшись, дошел до офицерского магазина на курсах. Магазин жил своей жизнью. Он как будто бы не знал, что за забором уже начинают главенствовать нищета и беспредел.
Продавщица не поняла, зачем я набрал пятнадцать кусков первоклассного импортного мыла.
– Зачем же столько? Можно и завтра купить.
Я не стал с ней спорить и, свалив купленное в пакет, ретировался.
Вот теперь я точно уходил в запас. Я вернул сейчас кусочек армии, увезенный чуть больше года назад с собой в душе. Я закрыл этот счет.
Я прекратил всяческий контакт с вооруженными силами СССР. Выходя из ворот части, я видел строй идущих по дорожке молодых специалистов, недавно выпущенных учебкой. Я стоял с пакетом мыла в руке и смотрел на молодых солдат и младших сержантов, для которых настоящая служба в армии только начиналась, понимая, что в следующие полтора года им придется пройти огонь, воду и медные трубы, чтобы после как можно быстрее постараться забыть все то, на что был потрачен солидный отрезок молодой жизни. Я смотрел на них и знал, что никогда не забуду то, что произошло со мной за эти два года, удивляя друзей историями из армейской, порой веселой, а порой и очень грустной и даже жестокой жизни.
И сейчас, прожив солидный отрезок жизни, пройдя, как любой из нас, через многое, когда нет никого, кроме меня, в двухэтажном доме, когда дождь стучит по стеклу и эмоции после третьей рюмки коньяка, захлестывая меня, рвутся наружу, я, набрав полные легкие воздуха, сотрясая стены и стекла, командую неведомо кому: "Рота, подъем!!" и, чуть картавя, тихим шепотом добавляю: "Команда: Ро-та!! Была".
