Ответ забавный, и барином министр земледелия здесь не выглядит. А записывал он себя в герои и играл он не столько на общественных настроениях тех лет, сколько искал эмигрантской славы. Несчастье же того, доэмигрантского, времени состояло в том, что друзья Распутина спекулировали на нем похлеще его врагов. Только на иных настроениях. К концу своего великого пути сибирский странник превратился в совершенный по степени манипуляции объект, открытый со всех сторон. Полигон, который надо было строго охранять.
«Около Распутина была усилена охрана его. Хвостов и Белецкий цинично льстили Распутину и Вырубовой. Они расхваливали Распутина Анне Александровне во всех отношениях. Хвостов доложил Государю, что познакомился с Распутиным и находит его человеком религиозным, умным и крепкой нравственности. Все то нехорошее, что делает Распутин, является результатом нехорошего влияния дурных людей. И от этих-то дурных людей Хвостов и Белецкий теперь и будут оберегать его. Не будет скандалов, не будет пищи для газет. Так докладывал министр внутренних дел Государю, так рассказывала Царице А. А. Вырубова. Наконец-то нашелся министр, который понял Григория Ефимовича и знает, как надо вести его. Так казалось», — писал Спиридович.
Одновременно с этим распутинская квартира на Гороховой, бывшая прежде чем-то вроде общественной организации или благотворительного фонда с помесью бардака, стала приобретать черты государственного учреждения, или, точнее, зловещей пародии на него. Теперь уже не сам Распутин бегал по министрам, сколько к нему приходили как к очень важной персоне.
«…тут были и сановники, и банкиры, и спекулянты, и офицеры, и духовенство, и великосветские дамы, и проститутки, и проч. и проч. Весь этот люд толкался к Распутину, искал с ним близости, главным образом из-за личных выгод, зная его влияние на императрицу и государя. Сановники упрочивали свое положение, спекулянты и банкиры набивали карманы, проводя через Распутина крупные правительственные подряды и сделки, военные домогались высших назначений в армии, дамы хлопотали за своих мужей, лица духовные добивались лучших приходов и епархий <…> своими назначениями исключительно были обязаны Распутину: министр внутренних дел Алексей Николаевич Хвостов, товарищ его Степан Петрович Белецкий…» — писал в мемуарах Глобачев.
«Между князем Андрониковым, А. Н. Хвостовым и мною состоялась выработка плана наших отношений в связи с Распутиным, — показывал на следствии Степан Петрович. — Нами было предложено, что эти сношения с Распутиным, охраняя наше официальное положение и семейную жизнь, должен был взять на себя князь Андроников, который будет передавать нам для исполнения все те ходатайства, которые будут исходить от Распутина, и будет принимать просителей, имеющих дело по Министерству внутренних дел и обращающихся к Распутину, чтобы избежать появления этих лиц с письмами в наших приемных или в квартирах наших. Затем, чтобы избавить Распутина от необходимости брать с просителей, в чем нас кн. Андроников уверил, и чего Распутин впоследствии не отрицал, князь Андроников должен был выдавать ему определенную сумму в 1500 рублей, которые мы (решено, что я) будем давать ему, князю Андроникову, а он будет частями передавать Распутину при свиданиях с целью этим путем заставить Распутина иметь более частые с ним свидания, на предмет влияния на него. Кроме того, было предложено приставить своего человека на квартиру к Распутину, чтобы знать в подробностях внутреннюю жизнь его и понемногу отдалять от него нежелательный элемент».
Получал Распутин деньги и от Глобачева: «…Хвостов пригласил меня и предложил мне исполнить предложение председателя Совета министров Штюрмера о выдаче Григорию Распутину 500 рублей. Помню, что Распутин не хотел дать расписки в получении указанной суммы, и по совету Хвостова я вручил ее ему без расписки при постороннем свидетеле. Деньги тогда выдавались Распутину на поездку на родину в Тобольскую губернию».
«Белецкий придумал держать "Старца" в руках двумя начатыми против него дознаниями. Дознаниями, которые, при их естественном ходе, могли совершенно скомпрометировать, если не потопить Распутина».
Первым из этих дел было вышеописанное происшествие на борту парохода «Товарпар», вторым — оскорбление, которое Распутин в пьяном виде якобы нанес в адрес Императрицы и одной из Великих Княжон; история весьма темная и недоказанная, хотя на следствии 1917 года председатель комиссии Муравьев очень настойчиво добивался от Хвостова, почему министр, имея такие козыри, как публичное поношение Государыни и ее дочерей, не пошел к Императору. Хвостов отвечал на это, что он не собирался докладывать Государю о том, что произошло до его назначения министром, и готовил свой собственный компромат («Те факты, которые были при мне, я записывал. Они собирались в особую тетрадь, и их я мог докладывать Государю»). Муравьев заподозрил его в элементарном шантаже, а также в намерении показать Вырубовой, как Хвостов бережет Распутина путем замалчивания его неблаговидных поступков.
Но так или иначе в какой-то момент высокопоставленные заговорщики принялись вынашивать планы, как избавиться от Распутина, который уже сыграл в их карьере свою роль и мог в дальнейшем трех товарищей лишь скомпрометировать.
Поначалу планировалось самое безболезненное и исторически веками в России проверенное — заточить важную опасную персону в монастырь.
«В начале служебной деятельности Хвостова и Белецкого один из них, но кто именно не помню, говорил мне о том, что надо уберечь Распутина "от улицы" и что в этих целях желательно было бы поместить его в Александре-Невской лавре, чтобы он постоянно находился в духовной среде. План этот не осуществился, но почему именно, я не помню», — довольно уклончиво показывала Вырубова на следствии и гораздо более благостно описывала этот сюжет в мемуарах: «Я помню, как благомыслящие люди просили Их Величества дать Григорию Ефимовичу келью в Александро-Невской лавре или другом монастыре, дабы там оградить его от толпы, газетных репортеров и всяких проходимцев, которые впоследствии, чтобы очернить Их Величества, пользовались его простотой, увозили с собой и напаивали его; но их Величества тогда не обратили внимания на их советы».
Понятно почему: на такой «плен» Распутин, смолоду отвергавший иноческую жизнь, по доброй воле просто никогда бы не согласился и свою шумную квартиру ни на какую келью не променял бы.
«Никто из нас, даже кн. Андроников, тесно с ним сблизившийся, а впоследствии и владыка Варнава с приближенными к нему лицами из духовенства Тобольской епархии не учли многих сторон натуры Распутина и силы его влияния», — скорбно заметил Белецкий.
