В главном корпусе — приемная, амбулатория. Прием больных по вторникам и пятницам. Лечит старый фельдшер Иван Иванович: кому порошок пропишет, кому смажет ранку йодом, кому даст полстакана касторки и тут же заставит запить ее кружкой холодной воды из-под крана. Больница имеет свой водопровод и канализацию с так называемым «местным поглощением». О, это великое дело, гордость всех служащих больницы — водопровод и канализация! Иных больных фельдшер умеет ободрить крепким, соленым словцом — говорят, тоже помогает!
Все уважают и боятся Ивана Ивановича, человека весьма своенравного, бывшего военного фельдшера. Хотя ему подкатывает к шестидесяти, у него хорошая выправка и твердая поступь. Голова фельдшера покрыта сединой, а пышные усы с подусниками, выбритые до лоснящейся синевы щеки и подбородок придают ему добродушный и вместе с тем строгий вид. Когда Иван Иванович не в духе, то врачует грубо: счищает болячки, как шелуху с картошки, заливает их йодом прямо из бутыли, а санитарка тетя Параша накладывает видавшие виды рыжие бинты, подсовывая под них сомнительной чистоты вату, обернутую марлей.
Так лечит Иван Иванович бедняков, которые с раннего утра до самого вечера ждут своей очереди прямо на площади перед больницей, привалившись к своим возам. С больными среднего сословия, которые являются на прием с некоторой мздой, Иван Иванович обращается обходительней. Ну а «достойных мира сего» — богачей — принимает сам Василий Павлович Царев — главный врач больницы, солидный человек лет сорока с небольшим, очень представительный, с приятной наружностью. Темная русая бородка и усы очень идут к его приветливому лицу и карим задумчивым глазам. Он начальствует здесь уже около десяти лет и сумел навести образцовый порядок в больнице. Его знают и уважают во всей округе, при встрече с ним каждый почтительно снимает шапку.
Живет Василий Павлович напротив главного корпуса в красном, почти квадратном кирпичном здании на втором этаже. А на первом помещается кухня с пекарней (если можно назвать пекарней большую хлебопекарную печь, сложенную в углу кухни). Тут же, на первом этаже, прачечная; она отгорожена от кухни капитальной стеной. В прачечной, в пару и сырости, гнут спины две пожилые прачки. Труд их каторжный, от зари до темна: ведь всю больницу надо обстирать.
Кухаркой работает Варвара Николаевна, «покрытка», недавно приехавшая с маленьким сыном, который носится по саду, как бесенок. Бегает он в одной длинной рубашке, будто девчонка; так ему удобней — не нужно возиться со штанами, если приключится нужда. Скачет по большому саду, заглядывает к выздоравливающим и даже добегает до «заразного» барака, который расположен в самой глубине сада.
Мать трудится не покладая рук — ведь еду готовить надо опять-таки для всей больницы. Правда, меню немудреное: борщ, щи, супы картофельные и крупяные... Тем, кто на легкой пище, — так называемые молочные супы с лапшой или пшеном или просто вареная водичка, именуемая бульоном. На второе, как правило, каша во всех видах или просто мамалыга с олией 1, очень редко с салом и шкварками. Хлеб, черный и белый — по прописке «главного» (так называют больные и служащие больницы Василия Павловича).
Хлеб выпекает тоже мать. Очень тяжело ей достается, когда она месит тесто, обильно смачивая его своим потом, а иногда и слезами — мало ли у нее горя! А сколько обид приходится терпеть от окружающих: ведь, как-никак, мать байстрюка! Да и сынок своими шалостями и проказами немало приносит огорчений, а накажешь — заберется на макушку дерева, что перед окном комнатенки в главном корпусе, которую она с сыном занимает, и не слезает, пока не простишь его. Иногда даже упрашивать, надо, чтобы слез, — ведь может сорваться с дерева и убиться или покалечить себя.
Так, в тяжком труде, тянулись дни. Единственное просветление наступало, когда на кухню заходил Василий Павлович. Он обращался к новой служащей на «вы», ценил, видно, ее за трудолюбие и за грамотность — все же она бегло читала, писала и знала четыре действия арифметики. Ей были приятны его посещения, а окружающие поговаривали: «Как бы чего не вышло, ведь Василь Палыч одинокий человек...»
Он действительно заходил на кухню, потому что Варвара Николаевна ему нравилась. Нравилась своей скромностью и опрятностью — всегда она была просто, но чисто одета. С ней интересно поговорить — она развита, видно, много читала. А главное: доктора привлекала ее красота, ее нежная шея, высокая грудь, стройная фигура. И незаметно для себя Василий Павлович стал задерживаться на кухне дольше, чем было нужно. Варвара Николаевна, казалось, этого не замечала и продолжала относиться к нему как к своему начальнику — и только. А он нет-нет да и задумается над тем, как быть, как вести себя с ней дальше.
Василий Павлович привязался и к Ванюше, смелому и смышленому мальчугану. Доктор иногда баловал мальчика. Ванюша также полюбил доброго, славного доктора и часто бывал у него.
Когда Царева вызывали в имение графа Гейдена, расположенное на другой окраине Сутисок, Василий Павлович ехал туда на двухколесной биде — так называли узкую повозку, в которую больничный сторож запрягал сытого гнедого мерина. В коляске, хоть и не без труда, можно было усесться вдвоем. Как-то при очередном вызове в имение доктор взял с собой Ванюшу, усадив его в биду впереди себя между колен.
Скоро выбрались на хорошую дорогу; доктор пустил коня порезвей. Они проезжали мимо кирпичных домиков под жестью — здесь квартировали те, кто служил в экономии графа: столяр, кучер, механик с водокачки, слесарь и кузнец. Имение было большое, благоустроенное. Ровное, бескрайнее поле барских хлебов уходило до горизонта. На берегу речонки стояла господская водокачка.
Эта поездка едва не закончилась трагически. Уже виднелись массивные, никогда не закрывавшиеся ворота экономии, когда мерин, вдруг чего-то испугавшись, рванул изо всей силы в сторону и понесся вскачь. Не разбирая больше дороги, ломая кусты, он мчался в сторону глубокого оврага, заросшего ольхой и вербой. На полном ходу бида перевернулась, накрыв собой доктора и Ванюшу. Больше они ничего не помнили.
Подоспевшие к месту происшествия мужики вытащили их из-под повозки и стали обливать холодной водой из ведра. Лицо доктора было в крови. Пришедший в себя Василий Павлович быстро ощупал голову и лицо мальчика — кажется, все в порядке; вот только переносица разбита... Нашли сумку с медикаментами. Доктор забинтовал почти все лицо Ванюши, оставив лишь щелки для глаз. Мальчуган оказался терпеливым и даже не заплакал. Потом доктор привел себя в порядок — протер спиртом ссадины на руках и на лице, смазал йодом рассеченную правую бровь и залепил ее пластырем. Мужики успокоили храпевшую и дрожавшую всем телом лошадь, подправили коляску и, усадив в нее доктора и Ванюшу, повели гнедого под уздцы в графскую экономию.
