27 марта. Среда.
Мое имение Жадрицы.[17] Полк должен был стянуться в Сисино, а так как по пути из с. Стеги надо было пройти через село Ашево, я просил Чичерина напомнить адъютанту Сипягину[18] о том, чтобы он исходатайствовал бы у полковника скорее разрешенный мне отпуск. Все уладилось, и Сипягин вручил мне отпускной билет на пять дней. Я тотчас передал командование ротой Чичерину, нанял возницу и в 1 час с лишним был уже в Новоржеве. Здесь я застал Панютина[19] (прославившегося впоследствии в Венгерской кампании),[20] который был откомандирован от полка для заготовления хлеба. Мы с ним скромно закусили и много толковали о Сперанском[21] и Магницком,[22] которых обвиняли в измене. После этого свидания я отправился в Жадрицы, отстоявшие от Новоржева всего в 15 верстах, где застал дядю[23] уже спавшим. Мой дядя – большой оригинал. Он очень обрадовался, увидев меня. Для него единственное утешение – общество местного священника,[24] за которым он немедленно послал. Громоздкая обстановка комнаты, оригинальное одеяние дяди и низкопоклонство священника, который старался схватить мою руку, чтобы поцеловать ее, – все это меня очень поразило. Придя в себя после всего этого, я отправился в церковь и поклонился праху моего отца у его могилы.[25] В маленьком домике, выстроенном специально для меня по проекту моей сестры, я занял одну комнату с большим венецианским окном, откуда открывался очаровательный вид.
28 марта. Четверг.
Я проснулся с сильнейшей головной болью. Я угорел. Лихачевы – соседи и друзья наши – прислали за мной. Я с дядей в санях отправился к ним. Я очень опасался встретить кого-нибудь из-за отчаянного костюма дяди и был очень недоволен, застав у Лихачевых г. Муромцева, первостатейного щеголя. Мои крестные, несмотря на все это, встретили меня самым радушным образом. Я их видел впервые с самого детства. Они очень хорошие люди, мы с ним пробыли до четырех часов, затем возвратились в Жадрицы.
29 марта. Пятница.
Другой сосед, Неелов, посетил меня, и мы все вместе были у обедни.
30 марта. Суббота.
Я причастился Св. Тайн и немедленно отправился на встречу моей роты, которая, по пути в с. Гришино, должна была пройти через одно из моих имений. Я видел Чичерина, угостил моих солдат водкой. Вечер я провел в беседе с дядей о Сперанском и Магницком.
31 марта. Воскресенье.
Еще одна обедня, это страсть дяди. Указ о рекрутском наборе достиг нашего села.[26] Я был очень удручен мыслью о том, что грозит нашей дорогой Родине.
1 апреля. Понедельник.
Несмотря на суеверие дяди, что в понедельник нельзя отправляться в путь, я все-таки был с ним в церкви, выслушал напутственный молебен, простился с дядей и уехал в с. Гаркушино к Лихачевым. С места лошади едва меня не разбили, и это еще более убедило дядю, что понедельник тяжелый день. Дядя горько плакал, прощаясь со мной. В семь часов вечера я приехал к Лихачевым, которые очень обрадовались моему приезду и уложили меня в пуховую постель, в которой я совсем утонул, и, несмотря на мой протест, что я не привык спать в такой мягкой постели, надо было подчиниться их настоянию, отчего я очень плохо спал.
2 апреля. Вторник.
Я встал в 3 часа ночи и, снабженный громадным количеством запаса всякой провизии, в 6 часов утра был в с. Болготово; переменив лошадей, проследовал в г. Опочку. Ветер и снег в дороге мне очень мешали. Я застал полк на стоянке в г. Опочке в ожидании прибытия государя. Здесь я получил письма, из которых узнал, что мои письма получены по назначению в Петербурге. На улице перед моими окнами стояла толпа рекрут. Они пели веселые песни, а тут же рядом в сторонке их матери и жены горько плакали.
3 апреля. Среда.
Село Рюпиго. Целый день неприятности. Переход был невыносимо тяжел вследствие постоянного ожидания, что вот-вот государь нас обгонит, но в заключение мы увидали только его экипаж, а его величество надо было ожидать на утро.[27] Один унтер-офицер моей роты забыл свой штык, а один солдат из ротного обоза остался в Опочках, его разыскали лишь много спустя. Бибиков,[28] этот противный человек, поселился с нами – настал конец нашему мирному житью. Чичерина забавляло досаждать ему, а мне это надоедало.
4 апреля. Четверг.
Себеж. Со вчерашнего дня мы в Белоруссии. Мы проспали. Командир полка заметил, что ротный фургон слишком поздно проехал и сопровождавший его солдат был одет не по форме; ожидая в самом непродолжительном времени проезд государя, беспорядок этот показался ему непростительным, поэтому командир посадил меня под арест и освободил лишь по прибытии полка на стоянку. Утешили меня от этого неприятного происшествия полученные мною письма. Г-жа Б. сообщала мне, что она уже оправилась от болезни и выезжала. Мой двоюродный брат Николай[29] сообщил также подробности о ней.
5 апреля. Пятница.
Дневка в Себеже. Полковник Посников и другие наши офицеры выразили мне сочувствие по поводу вчерашнего приключения со мной, это меня очень тронуло. Бибиков, несмотря на причиняемые ему обиды, говорил больше всех и возмущался, что полковник Криднер поступил со мной так строго.
6 апреля. Суббота.
Трушули, в двух верстах от штаба полка, расположившегося в с. Ляхово. Воздух уже весенний, но сильный дождь мочил нас весь переход. Местность, по которой мы проходили, чудная, и если бы я не промок до костей, то несомненно с большим наслаждением любовался бы ею. Мы остановились для отдыха в открытом поле, что не особенно приятно во время ливня. В Трушулях мне отвели отвратительную комнату, переполненную всякими насекомыми, без пола, но и ею я не мог воспользоваться, так как я был дежурным по полку и за неимением какого бы то ни было экипажа должен был отправиться верхом с рапортом в Ляхово. Встреча с командиром была холодная, он как будто избегал объяснений, а я старался как можно скорее освободиться от него. Я объявил полковнику Посникову, нашему батальонному командиру, что я слагаю с себя ответственность за правильность совместного движения ротного фургона совместно с остальными полковыми фургонами; полковник Криднер отменил свое распоряжение и объявил, что не настаивает, чтобы все 12 фургонов шли вместе, а время отправления каждого ротного фургона предоставляет усмотрению ротных командиров. Следовательно, мой арест привел к желанному результату – перемене приказа в благоприятном смысле для всех моих товарищей, и этим я был вполне удовлетворен.
