«Нам, ребятам, особенно нравилось ходить ловить рыбу на Протву, в район Михалевых гор. Дорога туда шла через густую липовую рощу и чудесные березовые перелески, где было немало земляники и полевой клубники, а в конце лета – много грибов. В этой роще мужики со всех ближайших деревень драли лыко для лаптей, которые у нас называли “выходные туфли в клетку”».
Дети с ранних лет как могли помогали родителям. Георгию было семь, когда он вместе со сверстниками отправился наравне со взрослыми работать на заготовке сена: «Работал я с большим старанием, и мне было приятно слышать похвалу старших. Но, кажется, перестарался: на ладонях быстро появились мозоли. Мне было стыдно в этом признаться, и я терпел до последней возможности. Наконец мозоли прорвались, и я уже не мог больше грести». Но мозоли зажили, и Георгий снова работал наравне с остальными. А когда кончился сенокос, Устинья Артемьевна сказала: «Пора, сынок, учиться жать. Я тебе купила в городе новенький серп. Завтра утром пойдем жать рожь». Во время своей первой жатвы Георгий сильно порезал мизинец – шрам остался на всю жизнь.
Осенью 1903 года Георгий пошел учиться в церковно-приходскую школу в соседней деревне Величково. Он уже начал осваивать грамоту по букварю старшей сестры. Кому-то из ровесников повезло – родители купили им настоящие ранцы, как у городских гимназистов. Но Георгию и его другу Лешке Колотырному, который на самом деле тоже был Жуков (в Стрелковке проживало пять семей с такой фамилией), матери сшили простые сумки из холста. Георгий взбунтовался: с такой сумой нищие ходят по деревням, а значит, он в школу с ней не пойдет. Мать ответила: «Когда мы с отцом заработаем деньги, обязательно купим тебе ранец, а пока ходи с сумкой».
Своего первого учителя Жуков запомнил на всю жизнь и уделил ему место в мемуарах: «Учителем в школе был Сергей Николаевич Ремизов, опытный педагог и хороший человек. Он зря никого не наказывал и никогда не повышал голоса на ребят. Ученики его уважали и слушались.
Отец Сергея Николаевича, тихий и добрый старичок, был священником и преподавал в нашей школе «Закон Божий».
Сергей Николаевич, как и его брат Николай Николаевич – врач, был безбожник и в церковь ходил только ради приличия. Оба брата пели в церковном хоре. У меня и у Леши Колотырного были хорошие голоса, и нас обоих включили в школьный хор.
Во второй класс все ребята нашей деревни перешли с хорошими отметками, и только Лешу, несмотря на нашу коллективную помощь, не перевели – по “Закону Божьему” у него была двойка».
Сестра Георгия училась во втором классе, но не успешно, поэтому ее тоже оставили на второй год. Тогда родители решили забрать Машу из школы, чтобы девочка занималась хозяйством. Но та со слезами уверяла, что пропускала занятия, присматривая за младшим братишкой Алешей, когда Устинья Артемьевна уезжала в извоз. Георгий вступился за сестру, вместе они убедили родителей и Маше позволили остаться в школе.
Георгий часто ходил на охоту вместе с братом крестной Прохором летом на уток, зимой за зайцами – дичи в окрестностях деревни было много. В воспоминаниях Жуков признавался, что страсть к охоте осталась у него на всю жизнь.
В 1906 году Жуков-старший вернулся из Москвы и сообщил семейству, что в Первопрестольную вернуться не может – попал в поле зрения полиции как неблагонадежный «революционный элемент». Георгий, хоть и понимал, что потеря отцовского заработка усложнит их и без того непростую жизнь, но все же радовался. «Я очень любил отца, и он меня баловал. Но бывали случаи, когда отец строго наказывал меня за какую-нибудь провинность и даже бил шпандырем (сапожный ремень), требуя, чтобы я просил прощения. Но я был упрям – и сколько бы он ни бил меня – терпел, но прощения не просил. Один раз он задал мне такую порку, что я убежал из дому и трое суток жил в конопле у соседа. Кроме сестры, никто не знал, где я. Мы с ней договорились, чтобы она меня не выдавала и носила мне еду. Меня всюду искали, но я хорошо замаскировался».
Школу-трехлетку Георгий окончил с похвальным листом и отличными оценками по всем предметам. За это мать подарила ему новую рубашку, а отец собственноручно сшил сапоги и потом сказал: «Ну вот, теперь ты грамотный, можно будет везти тебя в Москву учиться ремеслу». На вопрос, кем бы хотел стать, Георгий ответил, что хочет работать в типографии. Однако знакомых, которые имели бы отношение к печатному делу и могли помочь устроиться, не нашлось, поэтому решено было отдать Георгия в учение к брату матери Михаилу Пилихину, который своим трудом сумел выбиться из бедности и теперь держал в Москве небольшую, но прибыльную скорняжную мастерскую.
Подходя к дому Пилихиных в соседней деревне Черная Грязь, отец сказал Георгию:
– Смотри, вон сидит на крыльце твой будущий хозяин. Когда подойдешь, поклонись и скажи: «Здравствуйте, Михаил Артемьевич».
– Нет, я скажу: «Здравствуйте, дядя Миша!» – отозвался сын.
– Ты забудь, что он тебе доводится дядей. Он твой будущий хозяин, а богатые хозяева не любят бедных родственников. Это ты заруби себе на носу.
Георгий насупился, но все же приветствовал Пилихина, как велел отец. Дядя внимательно посмотрел на мальчика и произнес:
– Ну, здравствуй, молодец! Что, скорняком хочешь быть?.. Ну что ж, дело скорняжное хорошее, но трудное.
– Он трудностей не должен бояться, к труду привычен с малых лет, – сказал Жуков-старший.
– Грамоте обучен?
Увидев похвальный лист, дядюшка сказал:
– Молодец! – и позвал собственных сыновей: – Эй, вы, оболтусы, идите сюда! Вот смотрите, как надо учиться, а вы все на тройках катаетесь.
Повернулся к Жуковым и изрек:
– Ну что ж, пожалуй, я возьму к себе в ученье твоего сына. Парень он крепкий и, кажется, неглупый.
Из деревень тогда многие стремились в город, поскольку это был единственный шанс выбиться в люди. Никакого имущества будущий ученик скорняка с собой не взял – нечего было. «Мать завернула пару белья, пару портянок и полотенце, дала на дорогу пяток яиц да лепешек. Помолившись, присели по старинному русскому обычаю на лавку.
– Ну, сынок, с Богом! – сказала мать и горько заплакала, прижав меня к себе.
Я видел, что у отца покраснели глаза и пробежали по щекам слезинки. И я чуть-чуть не заревел, но удержался… Раньше мне не приходилось ездить в поездах, и я никогда не видел железной дороги. Поэтому поездка эта произвела на меня огромное впечатление… Вокзал меня ошеломил. Все страшно спешили к выходу, толкаясь локтями, корзинами, сумками, сундучками. Я не понимал, почему все так торопятся.
– Ты рот не разевай, – сказал мой провожатый. – Здесь тебе не деревня, здесь ухо востро нужно держать».
