Примерно до середины XVIII века русского театра, в собственном смысле слова, не существовало, — были только отдельные театры в России, импортные по своему происхождению, репертуару, руководителям, часто даже по языку. Театров же других народов в старой России до революции, за редкими исключениями, не было вовсе — царизм усматривал «крамолу» в самых робких попытках создания театра любым народом, кроме русского.
Правда, наряду с придворным театром XVII–XVIII веков и неудачными попытками насадить открытый театр для «охотных смотрельщиков» (так назывались театральные зрители при Петре Великом) доживал свой век и другой театр, имевший более глубокие народные корни. Театр этот — далекий прообраз нашей современной самодеятельности — имел своими истоками народную театральную игру — скоморошество. Но он, как увидим, подвергался жесточайшим преследованиям церкви и государственной власти.
Национальный русский театр создавался и создался, таким образом, не сразу. В середине XVIII века под влиянием исторических причин только организационно оформился процесс зарождения и вызревания профессионального русского театра — процесс, наиболее яркое проявление которого тесно связано с именем Федора Григорьевича Волкова.
Всю свою очень короткую жизнь — он умер тридцати четырех лет — Федор Волков целиком, без остатка, отдал делу организации русской сцены, сперва в провинции (Ярославль), а затем в столицах — Петербурге и Москве.
По разносторонности театральных интересов, по глубочайшей преданности делу, которому он посвятил всю свою жизнь, по универсальности практической работы в театре Федор Волков может быть назван нашим театральным Ломоносовым.
С гениальным сыном великого русского народа, исполненным страстной и глубокой веры в конечное торжество русской науки, Волкова роднят и общая эпоха (середина XVIII века), и сходная личная биография талантливого выходца из народа, и упорная борьба за национальную самостоятельность и достоинство русского искусства.
— Я тому себя посвятил, чтоб до гроба с неприятелями наук российских бороться, — говорил о цели своей жизни сын помора Михайло Ломоносов, который героическим трудом пробивал себе дорогу к знанию.
Такую же энергию, «благородную упрямку», как выражались в XVIII веке, мог бы — применительно к театру — поставить себе в заслугу современник и сотоварищ Ломоносова Федор Волков, пасынок провинциальной купеческой семьи.
Неслучайно один и тот же, важный в истории нашей культуры, год (1755—56) отмечен основанием первого русского университета в Москве и учреждением первого русского театра в Петербурге. Жизненная мечта Ломоносова и Волкова исполнилась в одно и то же время.
В более узком, чисто театральном плане широта поставленных задач, преданность избранному делу, борьба со слепым подражанием всему иностранному выдвигают Федора Волкова в ряд величайших реформаторов театра, начатый в XVII веке Жаном Батистом Мольером-Покленом и продолжающийся Константином Сергеевичем Станиславским и Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко.
И все же личная биография Федора Волкова, полная, несмотря на его короткую жизнь, многочисленных и ярких событий, была до последних лет чрезвычайно смутной, содержала ряд неясностей, «белых пятен».
К счастью, работы по общей и театральной истории, вышедшие за последние тридцать лет, а в особенности опубликование ряда документов середины XVIII века (официальные указы, челобитные и пр.) позволяют восстановить жизнь одного из первых организаторов русского театра.
Федор Волков предстает теперь еще более близким нам, нашей эпохе, нашей борьбе со всеми предрассудками досоциалистической культуры, нашим радостным и творческим дням.
В один из летних праздничных дней 1750 года на улицах Ярославля, бойкого промышленного города, снабжавшего своими товарами даже петербургские дворцы, было заметно необыкновенное оживление.
Выйдя из церкви, ярославцы всех занятий и слоев останавливались на улицах и взволнованно толковали о каком-то необычайном событии, об удивительном зрелище, обещанном молодым купцом и фабрикантом Федором Григорьевичем Волковым.
Федор Волков звал на «некое лицедейство, крайне диковинное и до того времени в Ярославле невиданное». Последнее, впрочем, не совсем точно. По крайней мере, сын содержателя ленточной фабрики Егор Федорович Холщевников мог бы напомнить, что, как он сообщал по начальству[1], 7 января того же года «производилась комедия» в доме ярославского купца Григория Серова. На «комедии» присутствовали канцелярист Яков Попов, купец Алексей Волков с женой, некий Крепышов и другие.
Как бы то ни было, ожидаемая удивительная потеха вызывала у ярославцев самые различные толки. Одни любопытствовали, смеялись и радовались. Другие — их было, вероятно, большинство — хулили ожидаемое зрелище: не к добру для мирской забавы и демонского наваждения выбран праздничный день.
Споры разгорались; говор ширился и разносился по всему городу. Толпы жителей устремлялись к заводскому дому Полушкина, где жил теперь его пасынок Федор Волков с четырьмя братьями: Алексеем, Гаврилой, Иваном и Григорием. Покойный Полушкин владел вместе с другим ярославским купцом Иваном Мякушкиным[2] серными и купоросными заводами; кроме того, он вел большой кожевенный торг как в самом Ярославле, так и с Петербургом. Эти-то коммерческие предприятия и перешли по наследству к братьям Волковым.
…Вскоре весь переулок, обнесенный забором селитренных, серных и кожевенных полушкинских заводов (не забудем, что речь идет о кустарных мастерских середины XVIII века), был переполнен любопытными всех возрастов. Одни, нагнувшись, напряженно всматривались в щели и скважины досок, другие, ухватившись за железные иглы, которыми покойный купец хозяйственно снабдил верхний брус забора, поднимались на цыпочки и, помогая друг другу, заглядывали во двор.
Сегодня он стал поистине неузнаваем, этот знакомый многим ярославцам двор каменного купеческого дома в так называемом Земляном городе. Там шла необыкновенная деятельность, — забывалось, что день был праздничный.
Мастеровые не гуляли, как обычно, по пыльной набережной Волги, накинув на плечи праздничную одежду, не бились на кулачках за огородом, не дулись в бабки и не затягивали хором заунывных или разудалых песен под звонкий перебор балалаек. Все были заняты какой-то странной работой.
Из амбаров таскали расписанные яркими красками полотна, какие-то легковесные двери, корзины с плошками, наполненными маслом. Ворота большой кожевенной сушильни были распахнуты настежь. Виднелись поставленные рядами лавки, в глубине возвышался помост, на котором, суетясь и толкаясь, что-то устраивали, прилаживали.
