Из амбаров таскали расписанные яркими красками полотна, какие-то легковесные двери, корзины с плошками, наполненными маслом. Ворота большой кожевенной сушильни были распахнуты настежь. Виднелись поставленные рядами лавки, в глубине возвышался помост, на котором, суетясь и толкаясь, что-то устраивали, прилаживали.
Из дверей деревянного флигеля, где обычно работал Федор Волков с братьями, беспрестанно пробегали в сушильню люди необычного вида. Одни были одеты в какие-то полосатые зипуны, другие окутаны разноцветными полотнищами, на головах третьих виднелись позументные повязки, ноги были перевязаны пестрыми лентами.
Все это крайне дивило любопытный народ, который никак не мог объяснить себе ни значения, ни причин такого странного наряда волковских людей.
…Приглашенные Федором Григорьевичем, пугливо озираясь, вошли в сарай-сушильню; ворота захлопнулись. Раздались звуки двух скрипок с шелковыми струнами и гуслей, глухое постукивание в медные тазы.
Что же происходило в этом сарае? В чем состояло диковинное зрелище, обещанное Ярославлю молодым владельцем заводов?
А происходили в нем поистине удивительные вещи. Молодой купец, недавно вернувшийся из Петербурга, куда ездил по торговым делам, насмотрелся в столице невиданных чудес и вместе с братьями, товарищами, посадскими мальчиками хотел показать их теперь ярославскому купечеству. Уже несколько месяцев готовился он к своей затее — сперва в собственной комнате, затем в самых больших помещениях полушкинского дома, — и вот сегодня он выносит на лицезрение именитых ярославских обывателей свое первое представление. Волков показывал драму французского классика Жана Расина «Эсфирь», написанную в 1680 году, но только три года назад переведенную на русский язык. После «Эсфири» на помосте амбара была показана небольшая пастораль «Эвмонд и Берфа».
Освещенная плошками сцена, никогда еще невиданные декорации, особенно облака, «ходившие вверх и вниз как настоящие», диковинные наряды актеров, музыка, подобранная и приноровленная к стихам самим Федором Григорьевичем, вся новизна зрелища — привели ярославскую публику в неописуемый восторг.
Наиболее наблюдательные из зрителей узнавали в некоторых персонажах «Эсфири» своих знакомых: в Артаксерксе — самого Федора Волкова, в Амане — Васю Попова, в Мардохее — Григория Волкова[3].
Но больше всех привлекала взоры сама Эсфирь — хорошо сложенная девушка, с крупными чертами лица. Ее игра, движения лица, плавная поступь очаровывали зрителей, находившихся в амбаре, — устроитель этой волшебной потехи называл их по-столичному «смотрителями». Никому не удавалось разгадать, кто скрывался под обликом юной комедиантки, хотя каждый знал наперечет всех девушек Ярославля.
«Смотрители» хлопали, стучали, орали. Все было давно окончено, но первые ярославские театральные зрители долго не хотели расставаться с сараем невиданных чудес — так обворожило их первое представление. Все приглашенные, стар и млад, устремились вперед, чтобы поближе увидеть актеров, особенно таинственную Эсфирь. Крича и толкаясь, «смотрители» толпились у помоста, стремясь в последний раз взглянуть на красавицу.
Зеленый полог раздвинулся, и перед удивленной публикой, среди других комедиантов, с низким поклоном появился бледный молодой человек, почти еще мальчик, одетый в длинное красное платье, с заплетенной на спине косой. Гул изумления пронесся по амбару. Многие вскрикнули от неожиданности, узнав этого шестнадцатилетнего мальчика. Перед ними стоял Ванюша Нарыков, сын местного священника, семинарист, готовившийся в дьячки.
И снова восторженно захлопали, застучали, заорали первые ярославские «смотрители». Но вряд ли ярославские купцы, столпившиеся в знойный день у помоста кожевенного амбара, могли подозревать, что на их глазах происходит рождение одного из первых русских провинциальных театров.
На смену существовавшему в столице театру в России делал свои первые шаги русский театр.
***
Первый ярославский спектакль Волкова и его товарищей дважды запечатлен в нашей литературе — исторической и драматической, и оба раза с большими фактическими неточностями.
Ф. А, Кони приводит описание этого спектакля в начале биографии И. А. Нарыкова-Дмитревского[4], а известный драматург первой половины XIX века князь А. А. Шаховской посвятил этому событию целую «Анекдотическую комедию-водевиль в 3-х действиях — Федор Григорьевич Волков, или день рождения русского театра»[5]. Написанный почти через девяносто лет после волковских спектаклей, водевиль Шаховского, как и биография, составленная Ф. Кони, прежде всего отводит видное место среди зрителей спектакля отчиму Волкова — купцу Полушкину. Но, как выясняется из последних документов, Полушкина к 1750 году уже не было в живых. Отчиму Волкова вообще не повезло в обоих сочинениях. Так, Шаховской называет Федора Васильевича Полушкина Иваном Трофимовичем, а у Кони он получает имя Федора Тимофеевича.
Шаховской, вероятно, для остроты и занимательности, вплел в свой водевиль комическую историю с подьячим Михеевым, который не хочет пускать свою питомицу Грушу на бесовскую затею молодых купеческих сыновей. Между тем Груша должна участвовать в спектакле (как увидим, даже в столице женские роли в ту пору играли только мужчины). Груша любит Ванюшу Нарыкова, который соглашается заменить ее в спектакле, а в финале водевиля собирается на ней жениться.
Пьеса Шаховского заканчивается куплетами — Алексей Попов с громадной силой предвидения обращается к публике:
Надеемся на берег Невский
И мы театр наш перенесть.
Что Федор Волков и Дмитревский[Нарыков]
Прославятся — надежда есть.
Виссарион Белинский, неоднократно вспоминающий Федора Волкова в своих статьях и рецензиях, резко критикует комедию Шаховского: «Весь водевиль сметан на живую нитку, и в его Волкове всего менее виден Волков».
О судьбе исторического амбара, где Волков показал первый спектакль, один из старожилов Ярославля, С. Серебренников, дал в середине прошлого века точную справку. «При новой планировке города, по плану 1778 года, земля Полушкина была разделена улицей (Пробойной) на две части. На одной из них до 1631 года существовало большое, продолговатое каменное со сведами здание, судя по архитектуре, построенное около 1700 года. Это был тот амбар, где Волков устроил свой театр. После уничтожения завода он долго служил складочным местом для хлебного вина и, наконец, был сломан»[6].
