Хозяйка нашего дома часто зазывала меня к себе, называла Боренькой, целовала, не обходилось и без того, чтобы она не вручала мне какой-нибудь гостинчик. Сам я стеснялся заходить к ней, но ждал — вот она выйдет и возьмет меня. Однажды она спросила: «Ты меня любишь?..» Я сказал: «Да, а ты?..» И начал ее целовать, обнимать, да так крепко, что ей, наверное, было больно, но она только смеялась... Я так любил ее, что однажды, найдя спицу от корсета — ее корсета! — поцеловал ее и спрятал...
Улица, на которой мы жили, была узенькая, но чистенькая. По обе стороны стояли домики — все одноэтажные и очень похожие. Все выбеленные мелом, у каждого — лавочка. Я заметил, что напротив нашего дома, через дорогу, находится такой вот чистенький, выбеленный домик, из которого всегда выходят молоденькие, нарядные девушки в коротеньких платьицах, садятся вдвоем-втроем на лавочку, грызут семечки и смеются. Заметив, что я смотрю на них, они кричали мне:
— Что, хлопец, глядишь? Или в гости хочешь прийти? Приходи!..
Не знаю, что меня пугало в их голосах, но помню, что приглашения эти возбуждали во мне странную неловкость..
Я стал замечать, что в эти домики входят люди, а оттуда не выходят. И девушки — вместе с ними. Когда наставали сумерки, девушек вообще не было на скамейках. Случалось, приезжали какие-то пьяницы, они даже на извозчике не могли сидеть — их прямо втаскивали в дверь. И еще я заметил, что по вечерам у этих домиков зажигают красные фонари. Я спросил: «Почему они красные?» Мне ответили: «Так надо...»
У нашего дома была входная дверь, на которой был нарисован казак с плеткой, очень противный. Когда ты подходил к двери, казалось, не ты, а он идет тебе навстречу. Говорили, здесь жил когда-то раньше хозяин..
Получилось так, что однажды я пришел домой вместе с девочками, с которыми строил крепость. На нас не обратили внимания, здесь было несколько женщин, они продолжали разговор. Я навострил уши, когда услышал имя тети, которую так любил.
— Она была такой же девкой... (Я не понимал, что такое «девки»...) Залезала заместо своего кармана в чужой... Потом сама их набирала вот в эти домики... Вышла замуж, он за девками следил, она сама и нарисовала его таким страшным, чтоб они боялись... Потом и девок, и муженька своего прогнала, теперь живет, как святая... Только и жалуется на одно — что детей иметь не может...
Не знаю почему, но после подслушанного разговора у меня пропало желание ходить к нашей хозяйке, исчезла любовь к ней, а казак с ногайкой вызывал у меня страх и отвращение...
Одна из моих сестер сказала, что нам нужно сменить квартиру — к ней приходил молодой человек, ему кричали из соседних домиков:
«Давай к нам! У нас веселей!..»
Я заметил, что некоторые наши знакомые, прячась от меня, тихонько проскальзывали в те дома.
Мы вскоре перебрались на другую квартиру.
2. Детство Помню, в детстве мне все удавалось, за что бы я ни взялся.
Позади нашего дома, в который мы переехали, был большой двор, отделенный от других дворов забором, и я чувствовал себя здесь полным хозяином. Я подобрал на улице маленького щеночка и начал его кормить. Щенок рос не по дням, а по часам. И постепенно превратился в такого длинного псину на коротких лапах, какого я никогда в жизни больше не видывал. Я назвал собаку Разбоем. Была она злая, даже свирепая, но я ездил на ней, как на лошади.
Однажды вечером к нам в окна застучали, да так, что чуть стекла не выбили. У нас в то время, вместе с моими сестрами, работали девушки-белошвейки: шили наволочки, простыни и т.д. Все высыпали во двор, отворили калитку и я крикнул: «Разбой!..» Пес выскочил на улицу и остановился перед бочкой, которая стояла под окном и в которую прыгнул со страху тот, кто стучал. Разбой стоял перед бочкой, рычал и ждал моих приказаний...
Я начал играть в альчики, и бросал их так метко, так ловко, что всех обыгрывал, а у мальчишек с нашей улицы выигрывал даже две-три копейки в день. Как-то раз я выиграл десять копеек. Мне завидовали...
Неподалеку от нашего дома была будка, из которой все брали воду, полоскали ведра, выплескивали воду на землю — постепенно здесь образовывался настоящий каток для детей. Коньков у нас не было, мы их выстругивали из болванки, а катались на одной ноге. Было весело. Но как-то раз на меня накинулись, крича: «Жиденок! Пархатый!» — и здорово поколотили. Я узнал их — это были мальчишки, с которыми я играл и которых обыгрывал в альчики... После этого мне расхотелось ходить на наш «каток».
Вскоре мы переехали на третью квартиру. Это был особнячок, окруженный фруктовым садом. Больше всего здесь было вишен, и когда по весне вишни цвели, сад наш бывал похож на сказку... Но напротив нашего дома находилась арестантская рота. Ходили арестанты в брезентовых куртках и брюках, на спине у них был пришит бубновый туз. Г олова бывала выбрита и прикрыта круглой чеплашкой, разумеется — не бархатной, а простой. Арестантов выводили в город на работу, они мели улицы, чистили снег. Мы, дети, их боялись, но они никого не трогали. Взрослые говорили, что их часто наказывают розгами, начальник захочет — и накажет любого... В те времена я, конечно, и думать не думал, что когда-то и мне предстоит познакомиться с тюрьмой...
В городе существовали своего рода развлечения. Река Бахмутка делила его на две части. Каждое воскресенье здесь происходили кулачные драки. Мне было лет семь или восемь, когда я пришел на Бахмутку и своими глазами увидел, как «стенка идет на стенку»... Начинали всегда ребята— вперед посылали мальчиков лет по 14— 15, не старше. Когда одна из сторон дрейфила, на помощь ей откуда ни возьмись выходили старики-бородачи, шахтеры, и начинался такой бой, что иных приходилось откачивать водой, других калечили... Не было драки, чтоб она обходилась без крови...
Другим городским развлечением бывали слухи, передавались они по секрету. Так, например, я услышал, что один молодой человек по фамилии Зальцман ухаживал за девушками и потом бросал их, а работал он на мыловаренном заводе. Рабочие кинули его в котел, где варилось мыло.
— И его вытащили?
— Нет, только волосы собрали сверху, чтобы мыло не портилось...
Примерно в это время пришло письмо из Астрахани от одной из моих старших сестер. Она была замужем и просила мать приехать к ней в гости. Мать, вернувшись, рассказала, как богато ее дочка живет, чего у нее только нет, и вообще какой богатый город Астрахань... Но сама она привезла в качестве гостинца только десяток айвы. Мы видели айву впервые и не знали, что с нею следует делать. Она была очень ароматная, и мы положили ее в шкаф, среди белья—для запаха, и все, кто приходил к нам, нюхали воздух и говорили: «Какой хороший одеколон!..»
