Используя собственную славу для благородных целей, он постоянно ищет новые пути для применения своего таланта. Многие артисты, достигнув таких вершин, каких достиг Паваротти к 1970-м годам, естественно, становятся осторожными и избегают всего, что может помешать их с трудом завоеванному положению. Они идут по знакомой и доходной колее: один сезон в «Метрополитэн-Опера», отдельные выступления в других крупных оперных театрах, изредка — в концертах.
Но все это не для Паваротти. Одна из черт его характера — неистребимая любовь к новизне. Это она подвигла его на участие в романтической комедии в Голливуде, когда у него был самый большой в его жизни вес, заставила его петь в Карнеги-Холл вместе со звездами рока или поехать в Китай с постановкой «Богемы». Пятнадцать лет, прошедшие со времени нашей совместной работы над первой книгой (которая в основном была историей восхождения Паваротти к славе), — это его постоянные побеги из мира оперной звезды, освященного традициями. Этот период жизни Паваротти был особенно волнующим и богатым событиями. И не столько из-за необычайного успеха певца, сколько из-за его постоянной жажды непознанного, неожиданного, рискованного.
Конечно, за эти годы у Паваротти были переживания и личного характера. Страшная и загадочная болезнь младшей дочери Джулии стала мучительным испытанием для него и его семьи. Больное колено (которое уже прооперировано) временами очень затрудняло участие певца в спектаклях. И, конечно же, непрекращающаяся борьба Паваротти с собственным весом — это проблема, которая постоянно приводит его в отчаяние, а с возрастом и угрожает его здоровью.
В своей карьере (несмотря на длинный список побед) он испытал и не столь радостные мгновения: например его зашикали в «Ла Скала» и освистали на концерте в Модене. Паваротти не уходит от обсуждения этих неприятных моментов, а судит о них беспристрастно и самокритично.
Работая с Паваротти над книгой, я старался «вытянуть» из него истории и эпизоды, в которых наиболее полно раскрывается истинный характер этого человека. Мне было необходимо услышать его мнение и размышления по поводу того или иного события, узнать больше о том, что близко его сердцу: о семье, друзьях, музыке, пении, лошадях, пище. Я постарался включить в книгу эпизоды, в которых обнаруживается неистребимая любовь Паваротти к шутке, озорству, непредсказуемость и порывистость его характера. Мне удалось «похитить» у него несколько рассказов, которые косвенно свидетельствуют о его доброте, сострадании, впечатлительности, верности, подлинной скромности — качествах, которые вмещает только очень большое сердце.
Я воспользовался своим положением стороннего наблюдателя, чтобы вызвать у читателя радость и волнение оттого, что он находится рядом с Паваротти, рассказать об эмоциональном подъеме певца во время спектакля или о том, как он отдыхает дома в Италии. Он так наслаждается жизнью, что мне в этой книге хотелось показать, как это радостно быть Паваротти.
На протяжении последнего года, часто находясь в его обществе, я постоянно был свидетелем поступков, которые поражали меня: в них проявлялась самая суть Паваротти. Например, у него дома это стремление самому хватать трубку звонящего телефона, прежде чем кто-нибудь из пятнадцати — двадцати родственников или гостей, стоящих рядом с телефоном, успеет поднять ее (жадность к жизни). Или во время обеда — я видел, как он «похищает» у жены с тарелки ригатони (хороший аппетит). Или как он болтает со служащим аэропорта, своим поклонником, а в это время зафрахтованный лайнер задерживается со взлетом (непоколебимое человеколюбие). Это может быть и его нежелание дурно отозваться о коллеге, даже когда все вокруг это делают (профессиональная щепетильность). Это и то, как скоро проходит его гнев, вызванный раздражением (незлобивость).
Паваротти отличается той непосредственностью, благодаря которой постоянно возникают эти «божественные» проявления, давая писателю материал для книги, а всем остальным — живое представление о человеке. Это не имеет ничего общего с теми ситуациями, когда этот человек «заведен». Просто это значит быть Паваротти. Для него самого очень важно «ловить момент», избегать рутины и привычного, подшучивать над друзьями, заставляя их смеяться, или вдруг появляться неожиданно и «откалывать» такое, что удивляет даже тех, кто знает его давно.
Незначительный эпизод из его поездки в Китай был лишь очередным типичным для него экспромтом, который выделяет Паваротти из большинства других, особенно крупных артистов. Во время этого турне, организованного с помпой государственного визита, Паваротти пригласили посетить традиционную китайскую оперу. Этот древний вид искусства, такой же стилизованный, как «кабуки», весьма отдаленно напоминает западную оперу. Сидя в первом ряду, Паваротти делал то же, что обычно делают знаменитости, зная, что на них устремлены все взгляды. Когда китайские певцы визжали и мычали, он казался захваченным сценическим действием, бурно аплодировал, а после спектакля позировал фотографам и обменивался комплиментами с участниками.
Но Паваротти сделал кое-что еще: он сказал китайским певцам, что сам хотел бы спеть в их опере. Следствием этой неожиданной просьбы стало наложение полного грима и облачение в костюм — мучительный трудоемкий процесс, продолжавшийся четыре часа. Паваротти должен был также выучить мелодию, которая была ему абсолютно чуждой, как и сам стиль исполнения, изменивший его голос до неузнаваемости. Но никто из увидевших результат этого эксперимента, особенно китайцы, никогда не забудет выступления Паваротти, а столь рискованный поступок певца дал оперным архивариусам отснятый на пленку исторический материал.
Решились бы на такое, без боязни выставить себя на посмешище, Юсси Бьёрлинг или Мария Каллас? Сомневаюсь. Тут я пристрастен. В Паваротти же я нахожу замечательное сочетание того, что ему хочется сделать для собственного удовольствия, с тем, что мы хотели бы, чтобы он сделал для нашего.
Среди забавных приведу еще один характеризующий Паваротти эпизод. На красивом быстроходном катере мы выходили из гавани в Пезаро, где находится его вилла. Как и требовалось по правилам, мы двигались медленно. Щегольской белый катер привлек всеобщее внимание, да и сам Паваротти у руля в своей красочной гавайской рубашке невольно бросался в глаза. Когда мы проходили мимо туристских яхт, пришвартованных в гавани, пассажиры смотрели сначала на катер, потом на человека у штурвала и когда его узнавали, то начинали кричать: «Эй, Паваротти! Привет, маэстро! Чао, Лучано!» Двигаясь дальше, мы проходили мимо других судов, но там люди на борту его не заметили. К моему удивлению, Лучано начал им кричать: «Эй! Привет! Добрый день!», словно говоря: «Проснитесь! А то пропустите кое-что. Рядом Паваротти».
