— Сигнал!
— Есть!
— Манишку, груза!
— Есть!
— Водолаз, на калоши!
— Есть!
— Водолаз, направо на трап!
— Есть!
Вацько загромыхал по палубе. Он весил теперь килограммов сто с лишним.
— Двое на помпу! Качать! — скомандовал Рымков.
— Есть качать!
— Надеть шлем!
— Есть!
Навинтили медный шлем, завернули гайками.
— Воздух идет? — спрашивает.
— Идет, — говорит Вацько через круглое отверстие. Ввинтили в отверстие стекло. Шлепнули по шлему ладонью — ступай, мол, к рыбам!
Зашагал Вацько по ступенькам. Мотнул медной головой — и в воду.
Через две минуты дергает за сигнал: «На дне. Чувствую себя хорошо».
Прошло минут пять. Ждем. Прыгают и лопаются на воде пузырьки. Вдруг как забурлит…
Выскочили из воды ноги. Ахнули мы все.
Потянули сигнальную веревку — исчезли ноги, выскочила голова.
— Здорово, — кричим, — здорово, Вацько!
А он ухватился за трап и карабкается на баркас. Отвернули иллюминатор.
— Помпа, стоп качать!
— Есть!
— Ну как? — спрашиваем.
— Да так, — говорит. — Встал я на дно ногами, осмотрелся и хотел было пройтись. Да только шагнул раза два, — плохо выходит. Думал, камни мешают. Нагнулся посмотреть, а воздух у меня весь в ноги ушел — и рраз на попа. Так и поехал вверх ногами.
— А золотник нажимал?
— Вот про золотник-то я и забыл на дне.
— Ну и вышло дышло, — сказал Рымков. — Знаешь, как у нас говорится: чтобы водолазом быть, надо по дну походить… Золотовский!
— Есть!
Моя очередь. Влез я в костюм. Ботинки надел. Надели на меня груза, нож привесили. Привинтили шлем. Зашипело в шлеме.
Стал я тяжелым. И, бухая по железным ступенькам свинцовыми подметками пудовых калош, спустился в воду. Трап кончился. Медленно иду ко дну. Всё легче и легче делаюсь. Взглянул через стекло вверх. Вижу — тянутся, как две змеи, резиновый шланг и сигнальная веревка. Конец трапа висит. Рыжий киль баркаса над самой головой. А водяной потолок чуть рябит, как поцарапанное мутное стекло.
Немного спустя опять взглянул вверх — уже не видать ничего. Вниз взглянул — там что-то темнеет. Грунт, наверно. И вдруг в ушах — хлоп-хлоп — пискнуло и кольнуло. Ноги стукнулись обо что-то. Дно.
Посмотрел я через стекло. Свет какой-то белесый кругом, тусклый. Тихо очень. Вижу — впереди рыбка. Плывет ко мне. Остановилась, смотрит на меня и шевелит красными перышками-плавниками. Я шагнул, — рыбка мелькнула тенью над головой.
Нужно найти якорь. Стал я шагать, как меня учили. Нажимаю головой пуговку золотника, иду. Остановился опять, оглядел дно. Обрывок цепи, шлак, песок желтый, а из песка торчит коряга, вся облепленная ракушками точно изюмом. Шагаю дальше. Правым плечом вперед, — так легче раздвигать воду. Ноги по колено в ил уходить стали. Вытащишь одну ногу с этаким сапожищем — вторая вязнет. Как в тесте. Плюнул я со злости, а плевок под самым носом на стекле остался. Вот ведь как! Хотел я с досады затылок почесать… Что такое? Не слышу своих пальцев на затылке. Сообразил, что скребу я медную голову.
Больше не чесал я затылка и не плевался.
С трудом пробираюсь по дну и смотрю в стекла. Из ила чугунная лапа выглядывает. Ага, вот он, якорь-то!
Обрадовался я. Первый раз на дне, а сразу нашел. Нагнулся над якорем, придумываю, как бы лучше его привязать. А головой нечаянно всё жму да жму на золотник. Последний воздух буль-буль — и вышел. Отнял я голову от золотника, да за сигнал — дерг, дерг, дерг, дерг: дайте воздуху! А сигнал четыре раза, значит, наоборот — тише качай. Услышали наверху — ну и стали качать тише. Не помня себя, я опять четыре раза дернул. Чуть-чуть качают наверху.
Стал я задыхаться и повалился на якорь. Метнулись искры из глаз. Затошнило, перехватило горло, глаза полезли на лоб. Чувствую, как вылезают. Большой красный круг перед глазами поплыл, потом желтый — еще больше, синий — совсем огромный, поплыл, разорвался, и всё пропало. Еле помню, как подняли меня, как на палубе стащили рубаху.
Два дня после того я опомниться не мог.
А когда пришел в себя, первым делом вызубрил таблицу сигналов, которую уж наверно не забуду до самой смерти.
На затонувший корабль спустился я в первый раз осенью, в конце водолазного лета.
На дне Кронштадтской гавани лежал старый крейсер «Память Азова». Начали водолазы поднимать его.
— Пластырь сегодня «Азову» на ранку наложим. — сказал водолаз Вася Чехонин.
А ранка в борту крейсера не маленькая — трамвай проскочит. Ну, и пластырь на нее тоже не маленький нужен — с ворота большого дома.
Опустили водолазы такой пластырек на пробоину, приложили поплотнее и обтянули через весь борт цепями. Торопились кончать: в Балтике в эту пору штормы начинались. Поэтому водолазы и в ночную работали.
Было двенадцать часов ночи. Вышла на работу наша смена, смена водолазов-учеников. Нужно было осмотреть, как приложен пластырь к пробоине, и измерить зазоры.
Одели меня. Взял я в руку электрический фонарь и спустился в самое нутро корабля. Пробираюсь осторожно, главное — электрический шнур берегу, стараюсь не задеть его и не обрезать обо что острое. Если погаснет фонарь, — не выбраться мне из этой чернильной темноты.
Иду мимо железных погнутых переборок. Тронешь переборку, а она вся мохнатая — зеленью обросла. Всё тут заросло — гайки, трубы, бронзовые ручки машин.
Вхожу в бортовый отсек, здесь начинается пластырь. Протянул руку с фонарем вперед — разглядеть пластырь — и вдруг вижу рыбину. Стоит возле фонаря, шевелит плавниками, смотрит сонно на меня и не трогается с места.
Не видал я раньше сонных рыб, шагнул вплотную к ней. Гляжу — у фонаря вторая рыба. Как же я не заметил ее? Только я это подумал, как откуда-то сбоку подплыла третья, за ней четвертая… И поплыли изо всех темных углов корабля на свет рыбы, рыбешки. Мордами в мой фонарь тычутся.
Щуки, плотва, окуни со всех сторон меня окружили. Так их много, что через стекла глядеть мешают. Махнул я фонарем. Которые в строну подались, а которые только лениво повернулись на другой бок.
Полез я к пластырю. Посвечиваю фонарем. Где плотно пластырь прилег, а где зазоры, вмятины. Метром обмеряю. А записать не на чем, запоминаю так. Обшарил пластырь кругом, встал на палубу и посветил фонарем вбок. В зеленоватом бутылочном свете какие-то палки и чурки висят без подвески.
Пододвинул фонарь ближе. Палки и чурки зашевелили плавниками, крутят глазами, в упор глядят. Только не видят ничего. Спит рыбья команда.
Пошел я назад. Тихо иду, без шума, осторожно ступаю пудовыми калошами. Скрипнуть боюсь. И вдруг задел за что-то. Вздрогнул. Гляжу, — а это рыба. Кувырнулась она — и вбок от меня, как угорелая. Тут только я подумал: и чего это я крадусь, как вор! Хозяев круглоглазых разбудить боюсь, что ли? Загрохотал я на палубе всей подошвой. Подошел к спусковому концу. Дернул три раза сигнал и стал выходить.
