Здесь же, в Дании, четыре года назад она впервые осмелилась заявить о себе как о писателе. В течение многих лет она коротала ночи за написанием книги «Оге, сын Нильса из Ульвхольма» в надежде, что исторический роман о Дании XIII века поможет ей избавиться от необходимости работать в конторе. Сигрид мечтала целиком посвятить себя литературе и жить как свободный художник. И вот в один прекрасный день она надела свое лучшее платье и, собравшись с духом, понесла толстую рукопись самому Петеру Нансену, директору датского отделения издательства «Гюльдендал». Он принял Унсет очень любезно, но, как ей показалось, посчитал моложе ее двадцати трех лет. Когда он зажег сигарету, то сказал: «Вам не предлагаю, ваша мама наверняка запрещает вам курить»[9].
Сигрид вернулась в Кристианию{1}, где ее ждало очередное лето, заполненное нескончаемой конторской работой. Но никогда еще стенография не казалась ей таким бессмысленным занятием, как несколько недель спустя, когда из издательства пришло любезное письмо. Сестра Сигне, посвященная во все обстоятельства дела, получила подробный отчет. «Могу тебе сообщить, что Петер Нансен вернул мне рукопись, сопроводив ее письмом. Он не может рекомендовать ее к печати, для этого она недостаточно хороша. Тем не менее он признает за мной талант: „есть места, поражающие силой и тонкостью описания“, однако композиционно текст оставляет впечатление рыхлого и незаконченного, так что временами, по его мнению, „Оге“ просто разваливается. Кое с чем я могу согласиться, но далеко не со всем», — писала Унсет сестре[10].
Да, это был отказ, но в то же время и похвала. Нансен, вне всякого сомнения, принял молодую секретаршу всерьез. «Под конец он выразил пожелание, чтобы я опробовала себя на ниве современности и избегала переодевания, то есть исторической формы. В общем, это было очень милое письмо, но, к сожалению, меня оно не очень порадовало. Как бы то ни было, я готова сделать еще одну попытку, хоть и без прежнего энтузиазма. Теперь-то я вижу, какое это непростое дело»[11].
Сигрид осознала, что ей придется нелегко, но отказ не сломил ее. Как ей казалось, Петер Нансен не вполне понял книгу и поэтому нуждался в разъяснениях. В письме, помимо нескрываемого разочарования, слышится и гордость, и упорство: «Не могла устоять перед искушением объясниться с Вами», — заключает она, а потом с головой окунается в работу над «современной темой». Через год рукопись, озаглавленная «Фру Марта Оули», закончена. На этот раз Унсет обратилась в издательство «Аскехауг». И здесь писательница поначалу получила отказ, однако после заступничества влиятельного писателя в 1907 году книга наконец увидела свет. Она была обречена на успех. Чего стоило одно только первое предложение: «Я была неверна своему мужу»{2}. Оно звучало как пощечина общественному вкусу. Год спустя Унсет издала сборник рассказов под ироническим заголовком «Счастливый возраст» — и опять успех. «Сага о Вигдис и Вига-Льоте», которую она готовилась отдать в печать, должна была стать своего рода пощечиной — или последним «прости» — Петеру Нансену. Писательница хотела доказать ему, что он ошибся: она вполне способна справиться с исторической тематикой.
Месть и сведение прошлых счетов занимали важное место в мыслях Сигрид Унсет. Мотив отмщения представлял для нее не меньший интерес, чем мотив страсти. Месть, считала она, может быть столь же требовательной и всепоглощающей, как и самая страстная любовь. В основе сюжетной линии отвергнутого романа была запоздавшая, но безжалостная в своей неотвратимости месть. Еще более страшная отсроченная месть стала главной темой ее нового романа о Средневековье, что готовился к печати. Корректуру должны были выслать в дорогу.
Копенгагенский поезд несся на юг, а в душе молодой женщины печаль от былых поражений боролась с радостью при мысли о новой книге, что вот-вот увидит свет. Вдвойне приятно было, что удалось так ловко отомстить Нансену. Но как перестать думать о своей собственной ошибке, подняться с колен и продолжать путь с гордо поднятой головой, как вернуть веру в любовь? «Ты знаешь, не в моем обычае переоценивать чувства, которые я вызываю у мужчин. Кем-кем, а уж легковерной меня не назовешь, так что вряд ли стоит ожидать повторения истории», — писала она сестре Сигне[12] и признавалась, что для нее все свелось к поцелуям украдкой и бессонным ночам. В столице они могли встречаться только тайком и очень ненадолго — чтобы не узнала жена Виктора. Теперь Сигрид ясно осознавала, что ее сумасшедшее летнее счастье на Самсё было только самообманом. Все, что казалось ей таким прекрасным и утонченным, предстало в совершенно ином свете. Она не главная в его жизни. И пусть он продолжал нежно любить ее — ей было все труднее отвечать на его чувства. То, что Виктор и сам несчастен, для нее ничего не меняло, как и то, что он побуждал ее писать, — даже там, во время их прогулок на Самсё.
Она начала было сожалеть о случившемся, потом, спохватившись, раскаялась и в сожалениях. «Когда мы расстались друг с другом, нам не в чем было раскаиваться», — писала она Сигне в новом письме[13], более всего раскаиваясь, вероятно, в том, что вообще поведала об этом сестре. «Я, естественно, сожалею, что рассказала тебе о моей глупости», — признавалась Сигрид. Однако настаивала: хотя сейчас ей очень больно и горько, об их отношениях с Виктором у нее осталась «самая добрая память». Это, утверждала она, гораздо лучше, чем «ничего не пережить».
Поезд уносил ее все дальше от города, свидетеля ее поражения, а она без особых надежд размышляла о возможности встретить в новых местах новую любовь. Вряд ли ей удастся «влюбиться опять так быстро — пройдет немало времени, пока все это забудется, но стоит только снова приняться за работу, и мне обязательно полегчает»[14].
Сигрид хотела двигаться вперед. Расти и как художник, и как личность. Но откуда у нее такая уверенность в оправданности ее желания посвятить жизнь искусству? После того как она жестоко ошиблась, приняв за любовь совсем не то? Первой остановкой — в самом начале долгого путешествия — стал Фредриксверк на севере острова Зеландия, где Унсет посетила старшего коллегу Нильса Коллетта Фогта. Фогт встретил ее радушно, но с некоторой тревогой. Ранее он прислал ей отклик на «Счастливый возраст» — там писательница высказывалась от лица разочарованного поколения. Увидев, какой подавленной она выглядит, Фогт еще больше забеспокоился. Как мог, он старался поднять ей настроение. Читал свои стихи, вытягивал из нее истории, пытался пробудить творческий пыл. Он ничего не знал о личных проблемах Сигрид, но чувствовал, как она нуждается в поддержке опытного коллеги — особенно теперь, когда перед ней открываются новые горизонты.
