Портрет ножовщика потерян. Те, кто этот портрет видел, говорили, что метр Дидье изображен на нем в парадном платье и парике, с разукрашенной табакеркой. Но не прав ли его сын Дени, утверждая, что в те дни и часы, когда метра Дидье не наблюдал художник, вместо праздничного камзола на нем были рабочие куртка и фартук, голову покрывал не парик, но колпак мастерового, а руку он держал не на табакерке, а на колесе точильного станка’
Каждый будний день Дидье Дидро можно было увидеть у окна его мастерской за работой. Рядом с ним двое подмастерьев. И нет решительно никакого сомнения в том, что у своей наковальни или точильного станка он проводил несравненно больше времени, чем в гостиной, в мягком кресле с подлокотниками, как изобразил его портретист.
Можно было бы, вероятно, изобразить его и в тележке, на которой он объезжал свои виноградники и своих фермеров. И окруженным людьми, пришедшими к нему за советом. И на коленях с молитвенником в руках в церкви Сен-Мартэн. И за книгой счетов. Словом, отец Дидро, как и большинство людей, не был похож на головку сыра — где ни разрежешь, все одно и то же.
Собственноручное завещание Дидье Дидро, составленное 21 июня 1750 года, за девять лет до его смерти, хранится в архиве департамента Верхней Марны в фонде Вандель, дочери Дени Дидро. Написано оно на шести листах бумаги среднего формата и представляет собой документ настолько достопримечательный, что не привести его хотя бы в выдержках просто невозможно. «Во имя отца и сына и святого духа я, Дидье Дидро, прошу мою дочь Денизу исполнить мою волю и сделать то, о чем я дальше пишу собственной рукой.
Прежде всего я поручаю мою душу богу, власти-гелю неба и земли, и моему спасителю, просителю за меня, его божественной доброте, его смерти и его страданиям, властителю нашему — Иисусу Христу и прошу простить мне с великим его милосердием мои грехи и принять мою душу в число спасен-яых. О том же прошу святую Марию, достославных апостолов святого Петра и святого Павла, моего патрона, достославного мученика, святого Дидье, святого Иосифа, покровителя умирающих, святого Элуа, покровителя моего ремесла, и всех святых, населяющих рай, прошу заступиться за меня. Только их молитвам и заступничеству я могу быть обязан прощением и отпущением всех моих грехов. Все свои упования возлагаю на милосердие моего господа, к нему обращаю все мои надежды».
Это могло бы быть принято за положенную проформу, если бы затем, после распоряжения похоронить его как можно скромнее на кладбище часовни Террасс, прихода святого Петра и святого Павла, рядом с могилами его отца, матери и супруги, не следовала просьба заказать отцам якобитам, отцам кармелитам и отцам капуцинам по двадцать заупокойных месс и дать отцам капуцинам десять ливров, чтобы их община молилась за упокой его души. Если бы по крайней мере еще две страницы не были отданы перечислению монашеских орденов, церквей, капелл и святых, которым Дидье Дидро завещал те или иные вклады, чтобы служились заупокойные мессы, покупались восковые свечи и покрывала. Так, одну мессу он просил приурочить к празднику святого Элуа, а другую — к годовщине дня, когда было перенесено тело святого.
Если достопочтенные отцы якобиты не захотят принять его вклад в церковь или монастырь, пусть эта сумма будет истрачена в память о его жене на обучение одного ребенка ремеслу. Только пусть выберут такого ребенка, который и нуждается и способный.
В одном из писем отцу Дени — тогда уже безбожник, — не решаясь прямо отвращать старика от религии, советует ему меньше молиться, но больше подавать милостыни. Как мы видим, и милостыня не забыта в завещании, хотя отнюдь не в ущерб молитвам.
Не забыл метр Дидье завещать и свой молитвенник латинский, и свой молитвенник французский, и маленький «Часослов» на французском языке, который привез ему «Дидро парижский», как старик называет Дени.
Завещатель просит Серет — домашнее прозвище Денизы — давать слепому Тома каждую неделю по два су и шесть денье — эту сумму он уже давно дает нищему, — но с условием, что тот будет читать заказанные ему метром Дидье молитвы.
«Я желаю, чтобы-по десять ливров было роздано ножовщикам Лангра — тем, которые работали на меня, и тем, кого я привлек к своему ремеслу, тем, кто не должен десяти ливров, и тем, кто должен больше десяти, а также ремесленникам Ножена, работавшим на меня; пусть дадут десять ливров всем, кто в них нуждается», — говорится дальше.
Метр Дидье завещает разделить его рабочие блузы между кузенами Виньеронами, если тем они пригодятся, а те, которые останутся, отдать кузену Депрей — ножовщику.
Не забывает он и кузена Вишара, завещая ему рабочую куртку, штаны и один из костюмов, видимо парадных.
В книге его счетов лежит билет, подписанный им и его женой Анжеликой. По нему получит триста франков Элен Брюле, их старая служанка, если переживет своих хозяев.
Не обошел метр Дидье милостями и своих арендаторов. Что же касается его сыновей — Дени Дидро-старшего и Дидье Пьера Дидро-младшего, он им напоминает, сколько денег уже на них потратил. Дидро-старшему за двадцать лет его пребывания в Париже в разные сроки выслал больше десяти тысяч ливров. (За такое время это, прямо скажем, немного.) Не забывает завещатель и о ренте с этой суммы. На Дидье Пьера, пока тот учился в семинарии, было потрачено три тысячи ливров.
Несмотря на эти расходы, подсчитанные со скрупулезностью буржуа, он, по божьей милости, может еще кое-что оставить своим детям, рассчитывая, что они удвоят его наследства Дени он желает сохранить свои таланты и извлекать из них прибыль, не забыв тут же упомянуть, что тратил на него больше, чем на его сестру монахиню и на его брата аббата.
В конце метр Дидье просит дорогих детей разделить его наследство, пребывая в мире и согласии, наказывает им любить бога, друг друга и всех людей, быть милосердными к бедным и, в частности, к бедным родственникам.
Дени еще не успел после смерти отца приехать в Лангр, как ему выслали это завещание.
25 июня 1759 года он пишет Гримму: «Это документ, над каждой строчкой которого я плакал», — и приводит вправду замечательное место: «Я никому ничего не должен, но если кто-нибудь предъявит какое-нибудь требование — платите. Лучше, чтобы кто-нибудь на этом свете имел мое, чем чтобы у меня было что-нибудь чужое там, куда я ухожу».
Это правило очень близко к жизненным правилам Дени Дидро, с той разницей, что он и на этом свете щедро раздавал свое, не пользуясь чужим.
И весь его комментарий к отцовскому завещанию характеризует самого Дени, его бескорыстие и человечность, еще больше и, главное, еще лучше, чем покойника.
