Домашние относились к моему увлечению снисходительно. Отец несколько раз приходил посмотреть, как я столярничаю, улыбался, говорил что-то одобрительное. Не то чтобы я был до этого белоручкой – конечно, нет, свидетелями тому были два телескопа, собранные мной из удивительно неподходящих для этого дела компонентов – но чтобы так, с утра до позднего вечера… Просто я перестал быть мечтателем в классическом сибаритском понимании этого аморфного слова, моя мечта стала целью. А это уже было совсем другое дело.
Я работал весь август. Выходил в сад затемно, шелестя мокрой от росы травой. Чувствуя остаток ночной прохлады босыми ногами, шел к убранному вечером верстаку. Первым делом раскладывал на земле готовые крупные части конструкции, чтобы видеть, так сказать, картину в целом. Потом все извлеченное и разложенное собирал и аккуратно складывал обратно на дно бака, накрывал брезентом, устанавливал на бак помост с верстаком и продолжал работу.
Дольше всего пришлось возиться с ротором. Конструкцию ступицы и втулки нашел то ли в «Технике – молодежи», то ли в «Моделисте-конструкторе», сейчас не помню. Но это был, точно, один из тех журналов. Ось, балку, раскосы и прочие несущие части скручивал вместе болтами, стягивая для надежности в некоторых, как мне казалось, особенно подверженных нагрузке, местах стальной проволокой. Сиденье с прямоугольной фанерной спинкой и самодельными ремнями безопасности напоминало табурет. Но это ему абсолютно не мешало быть полноценным креслом пилота.
Пока я возился с деталями, внешне моя затея выглядела вполне себе безобидно. Все изменилось, когда в самом конце августа я собрал готовый остов гироплана. Шутки за обеденным столом прекратились. В нашем саду стоял летательный аппарат. Да, ему не хватало киля, стабилизатора, шасси и прочих существенных деталей, покоившихся в разной степени готовности на дне бака под брезентом. Но для отца это было не важно. Для него в нашем саду стояла конструкция, на которой собирался лететь его сын.
У них была существенная разница в возрасте, но об этом мало кто догадывался – высокий, темноволосый, с правильными чертами лица, отец и выглядел безупречно, и умел себя подать. При безоговорочном патриархате мама, поддерживавшая отца в девяносто девяти процентах его начинаний, была единственным человеком, кто мог сказать ему «нет». Они оба были сильными людьми, странным образом сошедшимися, прожившими долгую нескучную жизнь, умудрившимися, несмотря ни на что, остаться вместе до самого конца.
Живость их отношений вдохновляла. Мама рассказывала, как, прожив вместе примерно год, они сильно поругались, и она уехала от него в Балхаш, к бабушке, не особо жаловавшей моего отца. Чтобы отрезать насовсем, вышла там по-быстрому замуж за человека по фамилии Матвеев. Отец узнал и поехал следом, но появляться на пороге не спешил. О его приезде стало известно деду, потом, разумеется, бабушке, бабушка предупредила зятя, чтобы «Аня ни в коем случае ничего не узнала». Но он, простая душа, проболтался, и тем же вечером во время прогулки маме понадобилось зайти к подруге «на пять минут».
Матвеев остался у подъезда. Мама знала, у кого обычно останавливается отец. Разговор был коротким. Ранним утром следующего дня, пока домашние спали, она тихо собралась, вышла из дома и отправилась на автостанцию, где он ее уже ждал. Через год у них родился я, а через четыре года после меня – мой брат.
В детстве было столько любви, понимания и заботы, что теперь это выглядит компенсацией за все мое последующее одиночество. Я знаю – благодаря им знаю, что все эти неудобные в произнесении вслух банальности, как то: любовь, верность и счастье, прости Господи, и возможны, и достижимы. И наверное, обязательным условием для этого нужна естественная готовность отказаться ради любимой или любимого от всего, что свойственно человеку разумному.
* * *
Первого сентября я пошел в восьмой класс в новую школу, будучи при этом без пяти минут пилотом персонального гироплана. И это было ох как круто. Оставалось всего лишь собрать управление, закрепить шасси и навесить ротор.
Мне снилось, как я летаю. Сажусь в неудобное кресло, щелкаю – я слышал во сне этот особенный звук – карабином ремней безопасности. Гироплан разгоняется. Ротор, ухая хлопает воздухом над головой. Хлопки все быстрее и быстрее, и громче, и вот уже слились в сплошное гудение. Потянуло вверх и…
Когда я вернулся из школы, гироплана на месте не оказалось. Это было второго, или третьего, или четвертого сентября. Не помню. Уходя утром, я несколько раз оглянулся – пилон был виден за высоким забором. Теперь его не было. Не заходя домой, я пошел в сад по узкой асфальтовой дорожке между домом и разросшейся травой, чтобы не испачкать в зелени новенькие школьные брюки. До меня не сразу дошло, что аккуратно сложенная у забора стопка свежепорубленных балок, реек и блоков – это мой гирокоптер.
* * *
Я думаю: он меня спас. Мой отец. Скорее всего, я ошибся в расчетах, и он это увидел, а спорить и доказывать он не умел или не хотел. Не знаю. Может быть, просто испугался за меня. У него была какая-то нечеловеческая интуиция. Так или иначе, в некотором смысле благодаря ему я вынужденно живу здесь, на поверхности, редко забираясь глазами в теперь уже пасмурное небо. Интерес к самолетам сменился интересом к людям. Все к лучшему. Наверное…
Февраль – март 2016
