В то время железнодорожная компания Гульда еще не строила специальных вагонов для перевозки арестантов. Сержант и Портер заняли отдельное купе в обычном пассажирском пульмане. Полицейский запер дверь специальным ключом, уселся возле нее на лавку, надвинул на глаза широкополую шляпу и сразу же задремал. Билл присел у окна, облокотился о столик и вытянул ноги.
Четырнадцать лет назад он ехал в точно таком же пульмане и смотрел точно в такое же окно. Экспресс вырвался за пределы штата Джорджия. Двадцатилетний Билл разглядывал новую, незнакомую страну.
Зеленые прерии медленно наступали на леса, дробили их, превращали в рощицы. Один за одним появлялись и исчезали города. Местность была непохожа на то, к чему он привык в Северной Каролине. Так непохожа, что у него появилось ощущение, что и сам он стал непохож на себя. Другое лицо, другая одежда, другие мысли и полная самостоятельность. Он может, например, на любой остановке выйти из вагона, выпить у стойки стакан виски и расплатиться. У него есть деньги. Много денег. Пятьдесят долларов. Подарок дяди Кларка.
— Возьми и не смущайся, — сказал Кларк Портер. — Они твои. Ты их заработал честным трудом. Они тебе будут нужны. Всему свое время, как говорится в Екклезиасте. Время разбрасывать камни и время собирать камни. Время терять и время находить. Время обнимать и время бежать от объятий. Сегодня ты уезжаешь — и этому тоже время. Старайся Увидеть и узнать все. Знай, что жить в мире и видеть мир — это разные вещи. Научиться смотреть по-настоящему очень трудно. Постарайся научиться. Мир прекрасен. Он прекраснее любой сказки. И постарайся всегда помнить, что ты — человек в этом мире. А настоящий человек не проходит бесследно. В чем-то после смерти он остается. В доме, который построил, в книге, которую написал, в капитале, который накопил. Старайся быть нужным для жизни человеком. — Дядя Кларк положил руки на плечи Билла. — И если будет плохо, Вильям, плохо и трудно, напиши несколько строчек.
Напиши все равно кому — мне, или Беллу, или Паркенстекеру. И никогда не жалей того, что прошло. Расставайся: прошлым без грусти.
Билл ехал на ранчо к сыновьям доктора Холла, врача, который заменил в Гринсборо его отца. Это было четырнадцать лет назад. Такой же пульман и такое же окно. Только вместо полицейского, дремавшего над своим портфелем, в супе находились мистер и миссис Холл, и за окном проносились остатки лесов Джорджии и Южной Каролины.
За Талулой экспресс пересек несколько широких протоков реки Ред-Ривер и остановился у водокачки городка Маршалл.
— Это уже Техас, — сказал доктор Холл.
И это в самом деле был Техас. Прямо у железнодорожного полотна два пастуха в белых парусиновых брюках сбивали отару овец. Оглушительно стреляли длинные бичи, овцы прыгали друг через друга, поднималась розовая пыль, тонкими голосами блеяли в середине стада ягнята. Когда экспресс тронулся, молодой пастух на сером тонконогом коньке догнал его и поскакал рядом с вагонами, бросив поводья, хохоча и размахивая руками. Он так хорошо держался в седле, так свободно — одними коленями — управлял скоком конька, что Билл не выдержал, высунулся в окно и закричал в упругую воздушную струю, летящую вдоль состава:
— Здорово! Браво!
Парень вздернул конька на дыбы, заставил его повернуться на задних ногах и галопом поскакал обратно к станции.
— Нравится? — спросил доктор Холл. — У моих мальчиков тоже есть несколько лошадок. Ты скоро научишься.
В Котулле, в ста милях от Сан-Антонио, они сошли с поезда и пересели в таратайку, присланную с ранчо. Мексиканец Иларио, встречавший гостей, уложил в сено чемоданы и картонки. Увидев гитару Билла, он хлопнул по струнам ладонью.
— Это ваша, сеньор? Вы играете? Поете? Наши ребята сойдут с ума от радости. Грациас, сеньор! Мы переименуем наше ранчо. Оно называлось скучным — Дэлл ранч. Теперь мы назовем его Гэй бразерс ранч!
Таратайка скрипнула, качнулась и покатилась по раздолью саванны. По бокам дороги волнами ходили высокие травы. Испанские лошадки бежали ровной рысцой. Медовый воздух ударял в голову, как неразведенное виски. Теплый ветер гнал прозрачные облака и раскачивал солнце. Дорога понемногу затерялась в траве, и тележка поплыла по зеленым степным бурунам. Билл так и не успел насмотреться на простор прерии.
— Patio, — показал кнутом мексиканец, и переезд кончился.
Дом на ранчо Дэлл был сложен из необожженного кирпича в один этаж. Веранда с земляным полом окружала его с трех сторон. У столбиков коновязи пощипывали траву цесарки. На полу веранды в одной куче лежали потники, седла, попоны и украшенная медным набором сбруя. На галерейку выбежала маленькая черноволосая, очень румяная женщина.
— О! — закричала она. — О! Миссис Холл! Мистер Холл! А я-то думала, что это кто-нибудь из мальчиков.
Она поцеловала доктора и его жену, а Биллу подала узкую, влажную ладонь.
— Я стирала, — сказала она. — Я думала, что вы приедете позже. Я — Мэйми Холл. Зовите меня просто Мэйми. Сейчас я вас буду кормить. А пока отдохните с дороги.
Она проводила Билла в комнату на восточной стороне дома и ушла.
Земляной пол был хорошо утрамбован и чисто выметен. Ветерок дергал и заворачивал пеструю занавеску на окне. Вся обстановка — два самодельных трехногих стула, складная парусиновая кровать и дощатый стол, заваленный старыми газетами, обрезками сыромятных ремней и ружейными патронами.
Билл тронул рукой стулья, потом взял со стола ружейную гильзу. Пистон был пробит, из гильзы кисловато пахло. Билл бросил ее на стол и прилег на кровать. Только сейчас он почувствовал, что устал. Впечатления толпились вокруг, сбегались со всех сторон, отталкивали друг друга и напирали. Было трудно дышать. Слегка ломило глаза.
— Я в Техасе, — сказал он и прислушался. Фраза была незнакомой, необычной и новой. — Я в Техасе, — повторил он. — Надо мной потолок. Из щелей торчит мох. За окном ковбои, много ветра и много солнца. Господи, как хорошо!
Он засмеялся и закрыл глаза.
— Двести пятьдесят, папа, ровно двести пятьдесят, — произнес за стеной незнакомый голос.
Билл вскочил, сел и протер глаза. Темнота стояла за окном плотной стеной. Проклиная себя за то, что проспал самое интересное, он пригладил волосы, вздохнул и отворил дверь в соседнюю комнату — будто нырнул в холодную воду.
Он увидел в ярком свете керосиновой лампы лица, повернутые к нему. На длинном столе — тарелки, стаканы и большие зеленые бутылки. Пахло степью, жареным мясом и потной седельной кожей.
— Это наш гость, — сказал доктор Холл. — Франк, Дик, Ли, знакомьтесь. Это Билл Портер.
