Легкая неуверенность нашего фельдфебеля улетучилась, а мы частично забыли о своем беспокойстве, когда он давал нам инструкции: дышать глубоко и спокойно, пока нервы не успокоятся, но не слишком тянуть время; для лучшей устойчивости слегка расставить ноги, поставить гранату на боевой взвод и, взяв ее за основание, поставить на шлем рукояткой вверх; не шевелиться, не дышать, напрячь мускулы шеи. Не забыть считать – медленно и не торопясь, до шести. Когда он закончил, то велел всем укрыться. Сам он готов сделать то же самое, но ждет до последнего момента и остается рядом с нами, видимо, чтобы вмешаться при необходимости. Ведь он же несет полную ответственность за таких новобранцев, как мы. Я первый. Уже не знаю, страшно ли мне, но, кажется, я немного дрожу. Откручиваю колпачок, расставляю ноги и дергаю за шнур – у меня такое впечатление, будто проделал я все это очень быстро. Убеждаюсь, что граната устойчиво покоится на моем шлеме, и медленно, очень медленно разжимаю пальцы, надеясь, что она не опрокинется или не останется у меня в пальцах, как только я опущу руку. Похоже, осталась на месте; я не слышу звука падения, а о том, чтобы опустить голову и убедиться в этом, не может быть и речи. Это было бы величайшей глупостью. Я считаю и дохожу до шести – видимо, слишком быстро, потому что ничего не происходит. Слышу шум, но это наш фельдфебель прячется в укрытии. После краткого перерыва я возобновляю счет и на счет восемь: бабах! По голове ударяет, словно молотком, однако не так сильно, как я себе представлял. Может, потому, что взрыв произошел так быстро? Грохот? Похож на выстрел пушки, только отдаленный и раскатистый, словно приближающийся, – и все закончилось!
Я даже не сразу понял, что инструктор уже рядом со мной и со всего маху хлопает меня по спине. Думаю, он испытывает такое же облегчение, что и я! Появились головы моих товарищей, они смотрят на меня. Я же, в свою очередь, прячусь в укрытие на время испытания Кобю. И снова могу спокойно дышать, без того, чтобы думать, как бы не совершить ошибку, но, кажется, я все еще слегка дрожу. По крайней мере, в самый ответственный момент я точно не дрожал! Но вот я слышу взрыв гранаты Кобю, и очень хорошо, что я в укрытии, ибо мои мысли до сих пор блуждают где-то далеко от происходящего в данный момент. Мои товарищи встали, я тоже. Кобю также прошел испытание. Мы устроили перекур и обсуждали события перед тем, как вернуться в деревню.
3 июля. Вечером нам объявили о завтрашней церемонии. На немецком или французском нам велено: привести в порядок форму, начистить ботинки, вычистить оружие. 4 июля вся наша пехотная группа выстраивается на площади для парада. Генерал Рупп, командир 97-й егерской дивизии, к которой относимся и мы, вручает множество наград и орденских ленточек Восточного фронта «старикам» из контингента 8 августа. Наши знамена, прислоненные к составленным в пирамиду винтовкам, придавали окружающей село степи атмосферу праздника и торжественности. Немецкий капеллан отслужил мессу, и мне кажется, что все, даже не верующие вроде меня, приняли в ней участие. А в это время немецкие танковые соединения с севера продвигаются восточнее Северского Донца в сторону нижнего Дона, чтобы окружить Ростов-на-Дону, который продолжает сопротивляться перед тем, как оказаться в полной осаде[33].
7 июля в 16:00 мы выходим из Щурова, после ночного марша расквартировываемся в Славянске, в парке. Здесь несколько белых оштукатуренных домов, обветшалых, как и все остальное. Штукатурка тут везде. В парке несколько статуй с отбитыми головами, в беспорядке валяющимися на земле. Было бы несложно вернуть их на соответствующие туловища, словно в детской головоломке; все статуи стереотипны. Все эти Сталины, Ленины и прочие вожди режима столкнулись с сильным противником. Вахмистр Тинан делает перекличку и раздает почту. Впервые за все время в России я получил известия из дома и несколько бандеролек с сигаретами. Максимальный вес – 100 граммов. Но у меня таких добрая дюжина, и я делюсь ими со своим товарищем де Брином. Тут я должен сделать небольшое отступление. Во время нашего обучения он как-то показал мне фотографию своей дочери, светло-русой блондинки, и я сказал, что она очень даже в моем вкусе. Хотя, только между нами, у меня брюнетка. На что де Брин, посмеявшись, парировал, что она не для меня, но тем не менее дал ее адрес. Пойманный на слове, я написал девушке шутливое письмо, что я, бедный и несчастный, обижен ее отцом, который не делится со мной содержимым своих посылок, особенно сигаретами, с той щедростью, на которую я рассчитывал. В то время я действительно не получал никаких посылок. Я и думать забыл о том письме, как вы понимаете. Прошло четыре месяца, и я ни разу об этом не вспомнил. Каким же приятным сюрпризом было получить эти бандероли и письмо, где она очень мило объясняла, что в наказание отцу за нежелание поделиться сигаретами с товарищем она отправляет предназначенные ему сигареты мне. И, на беду, поскольку я надеялся, что она все же выслала отцу сигареты, он не получил ни единой бандероли. Вот почему, сгорая от стыда и смущения, я поделился сигаретами с де Брином. Наши ребята здорово повеселились по этому поводу!
Здесь же я встречаю нашего Prévot – наставника, вынужденного вернуться в полевой госпиталь из-за болезни. Истощенного, с явными следами недуга на лице. Еще тут есть что-то вроде соленого озера с такой плотной водой, что можно держаться на ней безо всяких усилий, и я крайне изумляюсь, впервые видя купающихся русских женщин, причем без бюстгальтеров! На следующий день, 9 июля, среди дня мы покинули свои квартиры, чтобы отправиться к берегам Северского Донца, где разбили лагерь на ночь. 10 июля мы свернули лагерь, чтобы форсировать реку. Одна часть обоза переправилась по понтонному мосту, построенному немецкими саперами. Другая, с которой был и я, форсировала Северский Донец вброд.
Берега в этих местах исключительно песчаные, но, поскольку они с одного берега покатые, мы без особых усилий преодолели этот берег и спустились. На другом берегу оказалось все наоборот. Повозки у нас большие и тяжелые, поэтому лошади, хоть это и померанцы (порода тяжеловозов. – Пер.), крепкие, как слоны, не могли продвигаться более чем по нескольку сантиметров за шаг, пока и вовсе не смогли двинуться с места! И снова тяжкие испытания легли на наши плечи! Никто из тех, кто пережил такое, не забудет до самой смерти, и, когда бы мне об этом ни напомнили, я покрываюсь потом при одной только мысли об этом. Нам пришлось не только забирать с повозок свои ранцы и снаряжение, но и выгружать все остальное: провиант, амуницию, оружие, которое далеко не пушинка. Короче, все, что необходимо любой армии для кампании, должно было быть взято с собой. Это означало, что нам пришлось тащить все на себе, проваливаясь в песок по самый верх ботинок. Песок попадал внутрь, идти становилось еще тяжелее. Солнце палило немилосердно, песок вокруг раскалился. Пот лил ручьем, пропитывая нас с головы до ног. Все работали обнаженные по пояс. Мы должны были подталкивать повозки по песку к броду, а потом по крупным валунам, которыми было усеяно дно реки. Повозки раскачивались и опрокидывались, сбрасывая своих возчиков в воду, и нам приходится ставить повозку на колеса при помощи слег, которые нужно было вырубить топором. Лошади нервничали и вставали на дыбы, и нам приходилось управлять этими животными весом более 500, а то и все 700 килограммов. Снаряжение, все что находилось в повозках, нам приходилось переправлять вброд, спотыкаясь о валуны, соскальзывая с них или проваливаясь в ил, при этом всю дорогу до противоположного берега нас терзали мириады комаров и слепней! Честное слово, мы запросто могли рухнуть там замертво. Это был титанический труд. Мы калечили себя, наши пальцы и наши ноги дробились под колесами повозок. Крики, ругань, удары, чтобы заставить лошадей двигаться. Все мы находились на грани полного изнеможения. Тем не менее мы должны были сделать все возможное, чтобы форсировать реку. Должны двигаться дальше! Моя глотка пересохла, а вода в фляге стала такая же теплая, как и воздух. Повсюду песок, он хрустел у меня на зубах. Впивался в кожу и перемешивался с потом. Дыхание тяжелое и прерывистое, я задыхался! И здесь тоже были трупы русских солдат, прибитые к берегу, ну и плевать! Мы шли туда, где есть течение, и споласкивали рты! Я начинал завидовать каторжникам в каменоломнях Кайенны!
После многочасовой работы вся поклажа и повозки, весь обоз, наконец-то оказались на другом берегу. Мы попытались сдвинуть с места пару груженых повозок, но все впустую! Они не сдвигались ни на метр, а лошади, которым досталось не меньше нашего, просто падали. Снова приходилось разгружать и тащить на себе груз, который тяжелее свинца, метр за метром, за край дюн! Жара стояла такая, что форма тех, кто падал в воду, или штаны тех, кто намочил их, пересекая брод, высыхали за четверть часа, но этого было вполне достаточно, чтобы вызвать раздражение кожи, которая обветривалась и трескалась, что заживает совсем не быстро! 10, 20, 30 раз приходилось идти вброд, чтобы все переправить. То, через что мы прошли, просто бесчеловечно! Даже лошадям это не под силу! Пришлось некоторых из них пристрелить. Надо успокоиться, взять себя в руки, дабы сдержанно и благопристойно описать все то, что мы перенесли тогда. На самом деле это просто неописуемо. Это выходит за рамки человеческих представлений[34]. И это еще не закончилось!
