Как только повозки заново нагрузили за линией дюн, их пришлось подталкивать вместе с поклажей еще 8–10 километров. Мне казалось, что я стал похож на скелет с нервами, костями, мышцами и кожей, покрывавшей их, полностью лишенный всякой жидкости или даже влаги, если бы не пот, который высыхал не сразу! Можно было напиться воды, но она тут же выходила через поры. И разумеется, мы все время тащили на себе наше снаряжение: ранец на спине, сухарный мешок, противогаз, саперную лопатку, винтовку и подсумок с патронами – по меньшей мере 30 килограммов, но наверняка чуть больше, – и постоянно, в качестве довеска, дабы облегчить жизнь лошадям, мы подталкивали тяжелые повозки и орудия! Но кто придет на помощь нам? «Infanterie! Du bist die schönste aller Waffen»? – «Пехота, вы самые лучшие из всех родов войск». Тогда я отдал бы что угодно, лишь бы оказаться в люфтваффе.
Те, в ком еще остались силы шутить и ругаться, все равно шагали и толкали, точно так же, как и те, кто больше не зубоскалил и не богохульствовал. Так нам пришлось тянуть и толкать еще 8–10 километров, но теперь уже с передышками, потому что временами мы выбирались на участки дороги с более или менее твердым грунтом. Это слегка облегчало нам жизнь, но никоим образом не давало отдыха. И нам казалось, будто мы движемся уже целую вечность. Многие из нас набили водяные мозоли на ногах. Ну вот, дабы отвлечь нас, появилась новая пытка, еще более выматывающая! В конце концов, неудивительно, ведь наши ноги промокли после многих часов хождения по броду. Лопнувшие мозоли обнажали плоть, которая немедленно начинала гноиться. Мой товарищ Мол более не в состоянии это терпеть и получил разрешение старшины Шено остаток пути проехать на повозке. Он не толстый, но кажется, будто со вчерашнего дня сбросил с десяток килограмм. Нет, правда, черты его лица заострились и в них осталось только усталость и страдание. А на что похож я? Понятия не имею, и меня это мало волнует. Лучше не знать! Мне тоже приходится беспокоиться о мозолях и постараться найти хоть какой-то способ, чтобы ступать по земле было не так больно. Бог его знает, почему эти усилия только прибавляли усталости и делали передвижение еще ужаснее! Еще я спрашивал себя, почему у меня на правой ноге две водяные мозоли, а на левой только одна? У нее что, какие-то привилегии? Я шел по дороге, шаг за шагом, километр за километром, и теперь мой товарищ Бьюринг шагал, если можно так выразиться, в ногу со мной. Ближе к вечеру, выдохшиеся и смертельно уставшие, мы вошли в деревню, чье название у меня не нашлось сил спросить. Обезвоженные, мы пили все, что попадалось под руку, в основном воду, немного молока и падали на землю. Мне кажется, я заснул прежде, чем коснулся земли. Спали без задних ног. На следующий день, 11 июля, наш марш продолжался, но через боль, поскольку мои мозоли кровоточили.
Наконец мы добрались до Красного Лимана[35]. Через небольшую площадь из утрамбованной земли, затененную несколькими деревьями, к нам направились женщина и юноша. Они сразу же заговорили с нами на чистейшем немецком! Мы вопросительно посмотрели на них. Женщина, которой где-то от 40 до 50 лет, объяснила, что они немцы по происхождению и надеются как можно скорее вернуться в Германию. Ее муж, инженер, много лет проработал в России, но перед войной был депортирован. Она не знает куда, поскольку с тех пор от него не было никаких известий. Жив ли он еще? Их с сыном отправили сюда на поселение. Прежде они жили в Ростове-на-Дону. На них была вполне приличная одежда, и в глаза бросалась благородная манера поведения, поразившая нас, когда они подошли к нам поближе. Приглядевшись, я заметил, что их одежда пережила много чисток и ремонта с тех пор, как была новой! Видимо, это все, что осталось от их прежней жизни.
Затем женщина спросила, как ей следует поступить, чтобы их с сыном репатриировали на родину. Я посоветовал подождать, пока в городке не будет размещена Kommandantur – комендатура, чтобы обратиться в нее. За этим дело не станет, поскольку сам видел установление правления немецкой военной администрации еще до того, как боевые части полностью занимали населенные пункты! Немецкой организованности нет равных, и она оставалась такой до самого конца войны. Мы еще немного побеседовали с нашими собеседниками, а они засыпали нас вопросами о Германии и войне. Они были удивлены, видя иностранных добровольцев в рядах немецкой армии. Мы говорили им слова ободрения, и на прощание они обнимали нас, а женщина поцеловала. На пороге избы русские жители предложили нам воды, и мы никак не могли напиться. Потом немка с сыном помахали нам на прощание с дальнего конца площади. Уверен, я выпил 2 или 3 литра воды, и выпил бы еще, но надо было продолжать путь. Нужно лишь следовать за войсками, которые уже проследовали в том же направлении. Мы прошли через Красный Лиман, но дальше идти оказались просто не в состоянии. Как только потные ноги немного подсыхали, носки становились жесткими и немедленно прилипали к ранам от лопнувших водяных мозолей. Мы решили немного передохнуть и постучались в ближайшую дверь. Нас радушно, как и полагается по обычаю, приняли и предложили поесть. Совершенно вымотанные и больные, мы решили переночевать здесь. Нет, правда, идти дальше не было никаких сил. На гноящиеся раны невозможно было смотреть без содрогания! Мы сполоснулись в бочке позади дома, и после этого, отмывшись от дорожной пыли, я почувствовал некоторое облегчение, да и сам я стал легче. Принялись стирать нижнее белье, которое явно в этом нуждалось, но хозяйка и обе ее дочери вызвались сделать это за нас. Мы позволили им промыть и перевязать наши раны, после чего упали и заснули мертвецким сном.
Когда мы проснулись, солнце давно встало и было уже очень жарко. Умылись, и я побрился впервые за три дня. Теперь мне и вправду стало намного лучше. Наши хозяева угостили нас жареной картошкой с курицей, от такой еды ни один из нас двоих даже и не думал отказываться, а на десерт еще и curds – кислое молоко, настоящее пиршество! Я сделал открытие, что здесь на завтрак часто едят горячую пищу. Наше нижнее белье было уже чистым и сухим. И это приятно. А как насчет того, чтобы обуть ботинки! Это стало просто мучением. Тем не менее крайне осторожно и через боль мы наконец обулись. Уже 12 июля, и мы должны идти дальше!
За ночь на наших ранах образовалась корочка, и первые несколько километров давались нам наиболее болезненно. Как только мы сделали несколько шагов, корки неизбежно отрывались, и требовалось время, чтобы если не привыкнуть к боли, то хотя бы притерпеться к ней. Шли весь день под палящим солнцем и в пыли, поднятой нашими ботинками или обгоняющими нас повозками. Само собой, мы не в состоянии быстро двигаться, и я понятия не имею, сколько километров мы прошли, прежде чем добрались до Лисичанска[36]. Искали и нашли вполне приличную избу, несмотря на наши скромные запросы. Как обычно, теплый прием, на столе скудная еда, которой привыкли обходиться эти люди. Мы уже научились довольствоваться таким скромным угощением и, в то же время, ценить некоторые блюда. Тушеная капуста и несколько кусочков вареного мяса. Но перед тем как приняться за еду, мне, как обычно, необходимо было избавиться от дорожной пыли, поскольку есть в таком виде невозможно. Каждый вечер в конце пути одно и то же – смешавшаяся с потом пыль образует корки на всех выступающих частях тела. Во всем остальном – мы загорели на солнце, кожа стала бронзовой. Однако ноздри и горло забиты пылью, не говоря уж о глазах, на которых пыль оседает, как на липучку для мух. Несколько ведер воды – средство для избавления от грязи, и русские, которые организуют едва ли не целую бригаду по обеспечению нас водой, не уходят, дабы посмотреть, как мы расходуем эту жидкость. Все их потребности покрывает кружка воды. Я ничего не выдумываю, это истинная правда. Из литровой кружки в рот набирается вода, которая затем выпускается парой струй в сложенные в форме раковины ладони и тут же брызгается на лицо. В соответствии с понятиями о личной гигиене эту операцию могут повторить и еще один раз. Все, туалет закончен. На голову возвращается кепка или шапка – если их снимали перед умыванием, – которая остается на голове весь остаток дня. Что касается женщин, то эти головные уборы у них заменяют неизменные косынки, завязанные под подбородком или вокруг шеи, более или менее искусно, если не сказать изящно, часто на разный манер в разных местах.
После еды наступало время сна. Несколько раз за ночь я просыпаюсь от боли в ранах. Боль дергающая, и, когда я трогал ноги в темноте, мне казалось, будто они здорово вздулись. Усталость помогала мне снова заснуть. С пробуждением боль только усилилась, и я обнаружил, что вокруг раны – теперь она превратилась в одну большую – кожа приобрела синюшный оттенок. По-моему, у меня поднялась температура. Но тут ничего не поделать; нужно идти, идти не останавливаясь. «Только вперед!» Мы и так довольно сильно отстали от роты! Быстро умылись, едим хлеб с молоком. Это все, что тут есть. Когда я обувался, мне казалось, что сейчас взорвусь от боли; такое впечатление, будто я стал в два раза слабее! Неужели я недостаточно настрадался? Но все равно, я так просто не сдамся. Однако надо было видеть мои раны – появилось еще несколько новых. Я не должен падать духом. Это хуже всего. И вот, с гримасой на лице, призванной изобразить улыбку для моего товарища Бьюринга, я натянул и зашнуровывал ботинки. Потом сказал «Пошли!» и поднялся на ноги. Мы поблагодарили своих ночных хозяев и простились с ними. Я распахнул дверь. Нас немедленно ослепило солнце и окружила жара. Мы на дороге. Наши ноги тут же подняли пыль. Частички пыли, оседавшие позади нас, переливались на солнце. Мы были на новом отрезке пути, но, поскольку наши сухарные мешки пусты, необходимо было пополнить запасы. Я считал, что нужно найти железнодорожную станцию, и люди сразу показали нам ее местонахождение. Здесь, что неудивительно, что-то вроде войсковой лавки, или Truppenbetreungsstelle – центра войскового снабжения, где медсестры и фельдфебель легко нашли для нас хлеб, колбаски, масло, сигареты, сладости и эрзац-кофе, чтобы наполнить наши котелки. Заметив мою хромоту, медсестра спросила, что со мной случилось, и попросила показать раны. Как только были сняты засохшие повязки, на землю брызнула кровь вперемешку с гноем. «Mensch! So können Sie doch nicht weiter! Sie müssen gleich in’s Lazarett!» – «Вы не можете идти в таком состоянии! Вам следует немедленно отправиться в госпиталь!» Она показала на лазарет и отправила вместе с нами санитара, чтобы убедиться, что мы точно пошли туда. Медсестра действительно оказалась очень заботлива, и в результате, видя, как посторонние люди обеспокоены моим состоянием, угрызения совести растаяли, словно снег на солнце. Не чувствуя за собой ни малейшей вины, я позволил отвести себя в госпиталь.
