Митио Каку - Космос Эйнштейна. Как открытия Альберта Эйнштейна изменили наши представления о пространстве и времени

Вероятно, мы будем правы, если скажем, что в той и другой позиции была, безусловно, доля истины и что обвинять кого-то одного бессмысленно. Задним числом можно сказать, что такой брак был обречен на невыносимые перегрузки. Возможно, их друзья много лет спустя были правы, говоря, что эти двое были попросту несовместимы.

Однако окончательный разрыв стал неизбежен после того, как Эйнштейн принял предложение из Берлина. Милеве не хотелось ехать в Берлин. Возможно, она, как славянка, очень скованно чувствовала себя в центре тевтонской культуры; что еще важнее, в Берлине жили многие родственники Эйнштейна, и Милева боялась оказаться под их суровыми неодобрительными взглядами. Ни для кого не было секретом, что родственники мужа ее ненавидят. Поначалу Милева и дети все же поехали в Берлин с Эйнштейном, но затем она внезапно взяла детей и уехала в Цюрих. Больше они никогда не жили вместе. Эйнштейн, обожавший своих детей, был опустошен. После этого он вынужден был поддерживать отношения с сыновьями на расстоянии; чтобы увидеться, ему нужно было совершить изматывающее десятичасовое путешествие из Берлина в Цюрих. (Когда со временем права на воспитание детей были признаны за Милевой, Эйнштейн, по словам его секретаря Хелен Дукас, проплакал всю дорогу домой.)

Был, вероятно, еще один фактор, заметно ускоривший разрыв, – все более заметное присутствие в Берлине рядом с Эйнштейном некоей его кузины. Он признавался: «Я живу очень замкнутой жизнью, но вовсе не одинокой, благодаря заботе одной моей кузины, которая, собственно, и перетянула меня в Берлин».

Эльза Лёвенталь была Эйнштейну двойной кузиной: матери ее и Эйнштейна были сестрами, а деды – братьями. Она была разведена и жила с двумя дочерьми, Марго и Илзой, этажом выше своих родителей (приходившихся Эйнштейну дядей и тетей). Они с Альбертом встречались мельком в 1912 г., когда он ненадолго приезжал в Берлин. К тому моменту Эйнштейн уже решил, по всей видимости, что его брак с Милевой рухнул и разрыв неизбежен, но боялся, что развод может отрицательно сказаться на его маленьких детях.

Эльзе Альберт нравился с детства. Она призналась, что влюбилась в него еще ребенком, когда услышала, как он играет Моцарта. Но больше всего, похоже, ее привлекал в нем статус восходящей звезды научного мира и уважение, которое испытывали к нему физики всего мира. Более того, она не скрывала, что ей очень нравится купаться в лучах его славы. Как и Милева, она была на четыре года старше Эйнштейна. На этом, однако, сходство между этими двумя женщинами заканчивалось, скорее они были полярно противоположны друг другу. Эйнштейн в своем бегстве от Милевы, судя по всему, бросился в другую крайность. Если Милева не слишком заботилась о своей внешности и постоянно выглядела загнанной, то Эльза отличалась мещанством и остро чувствовала социальные различия. Она постоянно заводила знакомства в интеллектуальных кругах Берлина и с гордостью демонстрировала Эйнштейна всем своим друзьям из высшего общества. В отличие от Милевы, которая была немногословна, замкнута и склонна к дурному настроению, Эльза была светской бабочкой, порхающей между приемами, раутами и театральными премьерами. И в отличие от Милевы, которая быстро отказалась от попыток переделать мужа, Эльза вела себя по отношению к нему скорее как мать, постоянно поправляла его манеры и всеми силами стремилась помочь ему сделать карьеру. Один русский журналист позже так охарактеризовал отношения между Эйнштейном и Эльзой: «Она полна любви к своему великому мужу, всегда готова заслонить его от грубого вмешательства жизни и обеспечить душевное спокойствие, необходимое для созревания великих идей. Она проникнута сознанием его великого предназначения как мыслителя и самыми нежными чувствами спутницы, жены и матери к этому замечательному, тонкому взрослому ребенку».

После того как Милева в гневе покинула Берлин в 1915 г., взяв с собой детей, Эйнштейн и Эльза сблизились еще сильнее. Однако внимание Эйнштейна в этот важный для него период было поглощено не любовью, а самой Вселенной.

Эйнштейн не чувствовал себя удовлетворенным. Он уже был в рядах лучших физиков своего времени, но по-прежнему не находил себе покоя. Он понимал, что в теории относительности имеется по крайней мере две зияющие дыры. Во-первых, она основывалась исключительно на инерциальном движении. В природе, однако, не существует почти ничего инерциального. Все находится в состоянии постоянного ускорения: стучат по рельсам поезда, падают зигзагом осенние листья, обращается Земля вокруг Солнца, движутся небесные тела. А теория относительности не сумела объяснить природу даже самых обычных ускорений, которые можно наблюдать на Земле.

Во-вторых, теория ничего не говорила о гравитации. Она утверждала в самом общем плане, что это универсальная симметрия природы, действующая во всех уголках Вселенной, но само понятие гравитации, оставалось ей неподвластно, что было весьма неприятно, ведь гравитация присутствует везде. В общем, недостатки теории относительности были очевидны. Поскольку скорость света – абсолютный предел скорости во Вселенной, то, согласно теории относительности, любое возмущение на Солнце могло достичь Землю не раньше, чем через восемь минут. Однако это противоречило теории всемирного тяготения Ньютона, согласно которой гравитационные эффекты действуют мгновенно. (Скорость распространения гравитации, по Ньютону, бесконечна, а скорость света в ньютоновых уравнениях не фигурирует.) Таким образом, Эйнштейну нужно было полностью переписать уравнения Ньютона, чтобы включить в них скорость света.

Иначе говоря, Эйнштейн понимал масштаб проблемы обобщения теории относительности таким образом, чтобы она включала также ускорение и гравитацию. В 1905 г. он начал называть свою теорию «специальной теорией относительности», чтобы отличать ее от всеохватывающей «общей теории относительности», необходимой для описания гравитации. Когда он рассказал Максу Планку о своих амбициозных замыслах, Планк предостерег: «Как старший друг, я должен посоветовать вам не браться за это дело, потому что вы не добьетесь успеха, но даже если добьетесь, вам никто не поверит». Но Планк понимал и важность этой проблемы, когда добавил: «Если вы добьетесь успеха, вас назовут новым Коперником».