месяцы нахождения в вологодских госпиталях) он знал, что тяжелобольная Степанида Павловна находится при ней. И, приехав на родину, первым делом Фёдор спешил к матери. Эту встречу в апреле 1942 года он трогательно опишет в рассказе «Наводнение»: «…Гремя костылями, поднимаюсь по лестнице, отворяю дверь. Где мама, где Уля? В комнате тихо. Прохожу в чулан. Там в маленькой комнатушке на деревянной кроватке, на которой я спал, ещё учась в средней школе, лежит седая, высохшая старушка. Один глаз у неё закрыт, поверх одеяла сухая, жилистая рука. Она судорожно сжимается. Знакомая рука. Мама…
– Мама! – падаю я со слезами на колени. – Что с тобой?
Ведь полтора года назад, когда я приезжал на каникулы, это была здоровая, полная, румяная старуха без единого седого волоса.
– Мама, да говори же! – прошу я.
Из её рта вырвались какие-то нечленораздельные звуки, а из открытого глаза по лицу поползла слеза».
То, что тяжело заболевшая Степанида Павловна была перевезена из веркольского дома в Карпогоры, в квартиру среднего сына Василия, скорее всего, было продиктовано весьма серьёзными обстоятельствами, связанными с уходом за ней. Анна, супруга старшего сына Михаила, имея на руках малолетнюю дочку Галю, целыми днями, а то и ночами, работала в колхозе, в то время как Ульяна, будучи учителем в школе, могла всё же больше времени посвятить свекрови.
О том, что его мать находится на иждивении брата Василия (в сущности, его жены Ульяны), Абрамов не скрывал и указывал в своих документах. Так, в автобиографии от 18 марта 1943 года в сведенияхиках он пишет: «Мать Абрамова Степанида Павловна (60 лет) проживает в с. Карпогоры на иждивении брата Василия». Василий в это время находился на фронте в частях, дислоцировавшихся под Орлом, демобилизуется лишь 20 августа 1943 года вследствие тяжёлого ранения.
За мать, за себя Абрамов будет благодарить Ульяну всю свою жизнь. Уже спустя много лет в письме к дочери Ульяны – Ольге, в замужестве Устименко, он трогательно напишет: «Вся наша абрамовская семья, и прежде всего я, в великом (курсив мой. – О. Т.) долгу перед твоей матерью. Она, по-моему, за последние годы, как все мы, немножко потускнела, а когда-то это был живой костёр человечности. И то, что она сделала, например, по отношению к своей свекрови, то есть моей матери, не поддаётся никакому описанию. Это могла сделать только она…»
По возвращении в Карпогоры, не теряя впустую дней, Абрамов уже 20 апреля устраивается в свою родную Карпогорскую школу преподавателем литературы в десятый класс, где будет значиться таковым до 1 июля 1942 года. Учебный год подходил к концу, и поступление на работу в школу, скорее всего, было продиктовано не столько потребностью попробовать себя в учительстве, а больше тем, чтобы хоть что-то заработать для семьи брата Василия, где теперь жила его мать.
По всей видимости, возвратившись на Пинегу первый раз, Абрамов заглянул в Верколу лишь в начале июля, пробыв там чуть меньше месяца, помогая в колхозной страде на уже начавшихся сенокосах. Но и в это трудное время, словно вспомнив свою первую университетскую филологическую практику, вновь принимается за сбор частушек. В нём снова просыпается пытливый студент-искатель, исследователь. Как и прежде, он старательно записывает всё услышанное, но только теперь все эти частушки волей-неволей «с оглядкой» на войну.
Абрамов уедет из Верколы, из Карпогор в конце июля 1942 года с явной мыслью, что будет отправлен на фронт. Ну и пусть, что ещё давала знать о себе рана, а хромота на левую ногу стала уже родной. «Берут же на фронт и не с такими ранениями», – думал он, отправляясь на медицинскую комиссию Архангельского округа. Но врачи решили иначе. 27 июля 1942 года его зачисляют в часть № 9125, 29-й отряд 33-го запасного стрелкового полка, находящегося в Архангельске, где он в должности заместителя политрука пробудет до 1 февраля следующего года. И здесь, на службе в запасном полку, он вновь ощутит на себе войну. 24 августа Абрамов будет свидетелем сильнейшего массированного авиационного налёта бомбардировщиков люфтваффе на Архангельск, когда будут сброшены десятки бомб и деревянный город будет пылать в безудержном огне.
И именно в это время Абрамов принимает для себя не простое решение – посвятить свою жизнь армии и стать красным командиром. Чем было продиктовано это решение, нам неизвестно. Возможно, здесь сыграл пример брата Василия, который к середине 1942 года был уже «средним командиром» в чине лейтенанта.
И тем не менее Абрамов по-прежнему рвался на фронт. Он не скрывал этого и явно тяготился своей «тыловой» припиской. Ещё служа в запасном полку, он прямо жаловался на этот счёт брату Василию, на что тот весьма предостерегающе отвечал:
«…Федюша, напрасно только спешишь туда. Ведь ты уже там был, два раза целовался, и основательно. Запомни, друг, третий поцелуй может быть роковым, что для меня будет ударом, который навряд ли я переживу…
04.01.1943 года».
Чуть позже, уже служа в контрразведке, 8 февраля 1944 года в письме, отправленном в Карпогоры на имя Ивана Фофанова, Абрамов с горечью посетует: «…одно плохо – не представляется никакой возможности вырваться на фронт. Два года в тылу можно считать потерянными для меня во всех отношениях. Я не вырос ни духовно, ни физически…»
И, может быть, решение стать курсантом пулемётного училища, а ведь Фёдор Абрамов к этому времени уже не горел желанием военной карьеры, было продиктовано лишь желанием всё-таки «прорваться» на фронт. Ведь с чином «младшего командира» эта задача явно упрощалась.
Недолго проучился Абрамов в Архангельском пулемётном училище, которое находилось в городе Цигломень вблизи Архангельска. Получив лычку старшего сержанта и приняв должность помощника командира взвода, он уже с первых дней учёбы был на отличном счету. Об этом говорят его характеристики, затребованные несколько позже инспекцией по кадровому составу Смерша.
«Комсомольская характеристика на комсомольца т. Абрамова Ф. А.
Абрамов Ф. А. за время пребывания в комсомольской организации 19 р. 5 б-на [батальона] Архангельского пулемётного училища проявил себя как лучший комсомолец, хорошо успевающий по боевой и политической подготовке, хорош[ий] общественник и товарищ. Пользовавшийся авторитетом среди курсантов и командиров.
От[ветственный] секр[етарь] комсомольского бюро батальона
л-т А. Яровенко. 18.IV. 43».
Можно считать этот текст стандартным, шаблонным, если бы не знать натуры самого Фёдора Абрамова и того, что характеристика давалась не куда-нибудь, а в особый отдел НКВД.
Уже 15 апреля 1943 года для Фёдора Абрамова закончилась одна война и началась другая, требующая не только смелости и отваги, но и усердия, смекалки и знаний, умения хранить тайну. И эта война была не менее опасной, чем та, окопная, а может быть, и больше того. Она была жестокой и хитрой, непредсказуемой, не терпящей и
