Опомнившись от первого впечатления, Леля подошла к Лихачеву и, чуть не прыгая, сказала:
— Как вы сюда попали! А какой вы теперь серьезный! Я бы вас никогда не узнала, Сережа…
Назвав его по имени, она несколько сконфузилась и поправилась:
— Сергей Николаевич… Я вас привыкла звать Сережей.
Посыпались расспросы и воспоминания. Они говорили, перебивая друг друга, вспоминали прежнее и новое, смеялись: обоим было весело.
— Помните, как я хотел перенести вас через ручеек и нечаянно уронил на берегу и испортил вам платье?
— Да, и моя любезная тетушка заставила меня целый вечер каяться и молить Бога, чтобы он внушил мне повиновение и смирение.
— А что, ваша тетка жива?
— Жива и даже со мною в переписке. Представьте, я теперь уже не зла на нее. Она такая жалкая. Все же она меня любила по-своему.
— Извините, но я ее терпеть не мог… Вообще ненавижу таких людей. Интересно познакомиться с вашим батюшкой. У вас часто собираются? Много у вас знакомых?
— Представьте, никого, кроме двух-трех стариков капитанов… Папа не любит знакомств.
— Пожалуй, и меня прогонит? — пошутил Лихачев.
— Ну, вас — нет, он о вашей мамаше всегда отзывается с большим уважением. Да, пойдемте, может быть, он уже проснулся.
Они шли рядом. Прямо из садика" они вошли в виноградник, а оттуда, пройдя маленький дворик и палисадник, попали в галерею, стены которой были расписаны изображениями птиц. Доморощенный художник нарисовал здесь целую коллекцию пернатых, так что стены галереи напоминали картинку в зоологическом атласе. Из галереи через стеклянную дверь они прошли в небольшую залу, служившую одновременно и столовой, уставленную тяжеловесной мебелью, с кожаной обивкой. Рядом был кабинет капитана; оттуда слышался богатырский храп хозяина дома, а сквозь полуотворенную дверь можно было видеть часть убранства кабинета. Как раз против двери висели на стене морские карты, стоял на столе глобус, а на полу у стены помещалась весьма порядочная и довольно больших размеров модель восьмидесятичетырехпушечного корабля.
— У вас модель не хуже, чем в библиотеке, — сказал Лихачев полушепотом.
— Представьте, я по этой модели знаю все части корабля, — сказала Леля. — Меня это всегда интересовало.
Лихачев стал шутя экзаменовать Лелю и удивился ее познаниям по морской части.
— Да вам бы прямо командовать кораблем!
— А знаете, я читала в одной книге, что в Америке одна девушка командовала пароходом. Жаль, что у нас нельзя. Ах как я люблю море! Если я выйду замуж, то непременно за моряка!
— Выходите за меня! — сказал Лихачев, смеясь.
Леля покраснела.
— За вас нельзя, вы мой кузен…
— Какой кузен! Десятая вода на киселе.
— Все равно нельзя. Мы с вами с первого же дня поссоримся. Помните, как вы раз со мной подрались, когда тетушка уехала с вашей мамашей к священнику, отцу Алексею…
— Леля, ты с кем там разговариваешь? — послышался заспанный голос капитана.
— Папа, кузен Сережа Лихачев приехал.
— А… вот что? Сережа… Что же ты не войдешь? Извини, я не совсем в порядке, но все же прошу в мою каюту.
Капитан называл свой кабинет не иначе как каютой. Он завел у себя морские порядки и даже вел журнал, в котором записывал сведения вроде следующих: "Сегодня дул свежий норд-ост. Повредил моим виноградникам". Летом капитан обыкновенно спал в саду на койке, подвешенной между двумя старыми ореховыми деревьями. Прежде он позволял себе это удовольствие даже в феврале, но в последнее время упорный ревматизм заставил его быть осторожнее, и капитан довольствовался тем, что в его каюте днем и ночью окна были раскрыты.
Капитан стал расспрашивать Лихачева о Синопском сражении, глаза его горели, он как бы мысленно представлял себе подробности боя. Леля также слушала с видимым вниманием.
— Молодец, молодец, Павел Степанович! — несколько раз повторял Спицын. — Думаю, Корнилов ему завидует, — сказал он, когда Лихачев дошел до рассказа о прибытии пароходной эскадры и о неудачной погоне Корнилова за турецким пароходом "Таиф".
Капитан не любил Корнилова, так как одной из второстепенных причин его добровольной отставки была досада на замечания, сделанные ему однажды Корниловым по поводу неисправности на фрегате, которым он в то время командовал.
Лихачев также предпочитал Нахимова Корнилову, но должен был сказать по справедливости, что Корнилов всегда относился к Нахимову беспристрастно и без малейшей зависти.
— Дело было вот как, — сказал он. — Когда в конце боя пароход Владимира Алексеевича сблизился с кораблем Нахимова, Корнилов, не видя Нахимова на юте[38], страшно встревожился и сейчас поехал к нему на шлюпке со своим штабом. У матросов, подававших ему фалреп[39], Корнилов все спрашивал: "Где адмирал? Здоров ли он?" — но не успокоился, пока сам не увидел Нахимова на шканцах[40]. Тогда он бросился обнимать Нахимова, говоря: "Поздравляю вас, Павел Степанович, с победою, которою вы оказали большую услугу России и прославили свое имя в Европе!"
— Это очень благородно со стороны Владимира Алексеевича, — заметила Леля. — Я всегда говорила папе, что такой адмирал, как Корнилов, не может никому завидовать. Ах как он мне нравится! Он мой идеал. Я его видела всего раза два, папа недобрый, никогда никуда не берет меня с собою. Я живу здесь, как в монастыре.
— Ну да, ты только и знаешь, что осуждать отца и хвалить людей, от которых он перенес всяческие несправедливости. Я не оспариваю способностей Владимира Алексеевича. Но он слишком властолюбив и хотя мягко стелет, но жестко спать… Нахимов гораздо прямодушнее его, хотя не столь любезен с подчиненными… А Владимир Алексеевич никогда тебя по имени не назовет, делая замечание, говорит как будто о другом, а в результате выходит: полезай за борт, никуда не годишься! Говорят, — прибавил он, — Нахимов теперь очень недоволен Корниловым: Владимир Алексеевичи распоряжается его мичманами как своими.
— Да, у них вышли маленькие неприятности, но теперь они снова помирились, и Нахимов бывает у Владимира Алексеевича чуть ли не каждый вечер.
Поговорив еще о разных разностях и сделав несколько соображений о политике, капитан сказал Лихачеву:
— Думаю, однако, что общество старика вам надоело. Вы люди молодые, погуляйте и поболтайте вместе, а потом приходите, вместе выпьем чаю.
Лихачев пытался уверить старика, что ему, наоборот, весьма приятно, но капитан только замахал руками:
— Вот этого не люблю! Лучше всего на свете откровенность. Вижу, что тебе скучно, Сережа, идите лучше покатайтесь с Лелей в моем катере.
