В те времена кроме нас, подростков, тысячи бездомных детей, настоящие сироты, блуждали по улицам Баку. Периодически милиция окружала этих бездомных, главным образом, мальчиков, и отправляла под строгой охраной в так называемые специальные колонии, в действительности, концентрационные лагеря под управлением ЧК. Разумеется, там эти дети были лучше накормлены, чем когда они находились на улицах и защищены от погоды, но большинство их ненавидело эти колонии. Многие отчаянно дрались, чтобы не быть пойманными. Некоторые убегали из колоний, и их рассказы о тамошней жизни под надзором ЧК делали их существование в качестве бездомных гораздо лучше, если даже оно было убогим.
С наступлением зимы, или ЧК улучшил свои методы на железнодорожных станциях, или мы, свободные носильщики, стали менее проворными из-за недоедания и все меньшей скрытности. Возможно, оба фактора сыграли свою роль, но в результате нам доставалось все меньше и меньше работы. Наше голодание дошло до степени истощения и мы завидовали собакам и кошкам, поскольку у них была еда, убежище и защита. Нам также запретили появляться на лестницах и публичных местах. После месяцев постоянной носки моя одежда стала ветхой и в лохмотьях. Без горячей воды, мыла или сменного белья я стал более чем отвратительным. В самом деле, я был настолько грязным и в таком ужасном положении, что мне уже более не пускали в библиотеку. Несмотря на все, мы, жители «Востока» знали, что могло быть еще хуже. Во всем городе имелось лишь две такие «гостиницы». Это означало, что тысячи и тысячи бедных созданий не имели никакого прибежища, чем улицы и парки, случайные бойлеры или котлы для приготовления покрытия улиц. Конечно, советская пресса была слепа на все это и продолжала пропаганду о том, как партия и коммунистические организации мобилизуются для помощи бездомным и безработным массам.
Стаи бездетных жестоко пострадали в эту ужасную зиму 1922–1923 годов. Их лохмотья, голод, не могли противостоять против болезней, в особенности, против тифа, который приобрел масштабы подлинной эпидемии. Они начали умирать на улицах и в парках, сперва десятками, скоро сотнями. Ранним утром милиция приезжала на автофургонах, чтобы подобрать эти маленькие тела, независимо оттого, были ли они мертвы или некоторые более счастливые — все еще были теплыми. Мертвых детей отвозили за город, чтобы похоронить в массовых могилах или сжигать.
Ранним утром этой зимы, после наблюдения за милицией, подбирающей жестокий урожай из мертвых детей, я почувствовал болезнь, не только сердцем, но и физически. Все, что я смог сделать — это возвратиться в «гостиницу», которую покинул несколькими часами ранее, не выдержав тамошнего зловония. Моя голова, все мое тело, ужасно болели и я знал, что у меня высокая температура.
Я упал на мою лежанку и почти сразу потерял сознание. Не знаю, как долго я пролежал, но когда очнулся, то уже было темно. Я мог слышать шум дождя. Все мое тело горело. Меня мучила жажда, я хотел пить и пить. Медленно я заставил себя сняться с планок на пол и почти дополз до дверей. Мои соседи наблюдали за мной без всякого желания помочь. Они, возможно, надеялись, что я исчезну навсегда, и они смогут занять мое место.
Раз очутившись за дверями «гостиницы», я прополз туда, где текла вода из водосточной трубы соседнего дома. Я начал пить и пить…
Позднее, я не знаю, насколько позднее, я опять пришел в себя. Медленно, очень медленно, я открыл глаза, я не поверил в то, что я увидел. Я укусил свою руку. Почувствовал боль, поэтому оказалось, что я не дремлю. Это была настоящая постель, на которой я лежал. Да, настоящая постель, после стольких ужасных дней и ночей, после всего этого кошмара. Она не была такой хорошей, как та в нашем доме. Это была больничная постель, но тем не менее, постель.
Полностью очнувшись, я также нашел себя чистым, в белом белье и мое тело было покрыто армейским одеялом. Около моей постели был маленький столик и на нем несколько кусков хлеба, полная бутылка воды и стакан для питья. Что за роскошь! Кто-то явно позаботился обо мне.
Комната была маленькой, только с двумя другими постелями, одна справа, другая слева от меня. Пара тел лежали на других постелях, с одеялами, покрывающими их с головы до пяток. Они были теми, о которых уже никто более не заботился. Они были мертвы.
Я испугался. Я попытался забыть мертвецов, глядя через единственное окно в серое и дождливое небо. В конце концов, мужчина в белой спецовке заглянул в комнату. Спокойный, он был удивлен, что я жив, пришел в сознание. Он сказал, что я нахожусь в больнице милосердия, что у меня был тиф в прогрессивной форме и доктора не думали, что я выживу. Эпидемия чрезвычайно переполнила больницу и потому меня положили в комнату покойников. Какая-то неизвестная добрая душа, говорил служащий, нашел меня под водосточной трубой и оповестил властей. Благослови господь этого доброго человека, который спас меня.
Через несколько дней я начал выздоравливать. Мое молодое и сильное тело боролась за жизнь со смертью. Меня сняли с критического списка и перевели в большую палату, где находилось тридцать других пациентов, также выздоравливающих от тифа. Там я провел несколько месяцев перед тем, как я набрал достаточно силы, чтобы медленно проходить небольшие расстояния. Воскресения и праздники были самыми болезненными периодами выздоровления. В такие дни других пациентов посещали их родственники и близкие. Мои родственники, мои друзья были за сотни километров отсюда. Во время первых таких посещений я натягивал на себя одеяло, чтобы скрыть мое одиночество и слезы, лившихся с моих глаз. Добрый малый с соседней койки понял мое отчаяние и отправил свою жену ко мне сказать теплые слова и подбодрить меня. Другие пациенты тоже последовали его примеру, и я стал получать знаки внимания от других посетителей. Многие пирожные и другие хорошие вещи также они стали делить со мной. Все это значительно повысило мои духовные силы. Я молча поклялся, что если выживу и найду себе место в жизни, то всегда буду стараться делать добро для моих товарищей, человеческих существ, и всегда буду избегать любого зла.
Наконец, пришла к концу эта ужасная зима 1922–1923 годов, когда можно было почти услышать запах приближающейся весны. Несколько докторов пришли к моей постели для очередной проверки. Я сказал им о том, что нечто беспокоит меня на спине; я чувствовал острую боль, и также было трудно дышать. После постукивания и слушания на моей груди, они нахмурили брови и ушли.
На следующее утро меня перевели в другую больницу в Биби-Эйбате, в нефтедобывающем районе Баку. Там мне сказали, что в результате тифа я получил осложнение в виде плеврита. Это была плохая новость. Без правильного лечения и правильной пищи мог последовать туберкулез.
