"Рано утром меня разбудил телефонный звонок, и встревоженный знакомый дрожащим голосом сообщил мне, что в шесть часов немецкие войска войдут в Богемию и Моравию. Я позвонил военному атташе и попросил его получить подтверждение этой информации от военных властей. Потом я позвонил в чешское пресс-бюро, и печальный женский голос сообщил мне, что информация достоверна. Когда я появился в американской миссии, посланник уже сидел в кабинете. Постепенно собрались наши сотрудники. Светало. К нам явились два страшно бледных человека (чешские шпионы в Германии) с просьбой о политическом убежище. Люди из гестапо знали обоих. Их губы дрожали, когда я отправил их обратно. Вслед за ними пришли два немецких социал-демократа, беженцы из рейха. Оба были смертельно напуганы. Кажется, они поняли мои объяснения, что я ничего не могу для них сделать, но уходить не хотели. Им не верилось, что придется покинуть это здание, где они все еще в безопасности, и выйти на улицу, где они окажутся в положении дичи, за которой охотятся. Пришел один знакомый еврей. Ему мы сказали, что он может здесь оставаться, пока не успокоится. Все утро он, как потерянный, бродил по нашей приемной, а в полдень решил покориться судьбе и ушел.
Часов в семь утра я решил проехать по городу. К этому времени разыгралась метель, однако в центре на улицах было много народу. Часть прохожих и проезжих, очевидно, направлялись на работу, но многие суетились, словно делая какие-то последние приготовления. Некоторые женщины плакали. Видимо, последние новости были уже широко известны.
Когда я вернулся в наше представительство, там уже собралась толпа людей, охваченных отчаянием, и мы вынуждены были поставить у входа охранника, который бы отправлял назад тех, кого мы лично не знали. Но и оставшихся было слишком много. Часов в десять прошел слух, что немцы уже достигли королевского дворца. Мы с Пэрри решили проверить эти слухи, поскольку наша миссия находилась неподалеку. В районе Нерудовой мы действительно увидели немецкую бронемашину, остановившуюся посреди узкой улицы. Видимо, водитель в поисках посольства немецкого остановился около итальянского, чтобы узнать о дороге. Вокруг собралась толпа местных жителей, смотревших на немца со смешанным чувством страха и любопытства. Весь остальной день в город продолжали прибывать сотни немецких военных машин. К вечеру оккупация столицы завершилась, и в восемь часов начался комендантский час. Странно было смотреть на внезапно опустевшие улицы Праги. Завтра утром на них снова появятся люди, но былого оживления здесь уже не будет. Комендантский час, по-видимому, действительно знаменовал собой трагическую перемену".
После немецкой оккупации Чехословакии и формального закрытия американской миссии дел у меня почти не осталось. Единственное, что требовалось Госдепартаменту теперь, - политические донесения и аналитические материалы. Сейчас, хотя я посылал свои доклады с визой нашего генерального консула, как того требовали правила, я фактически стал сам себе хозяином. Мне стало более понятно, что отношение Гитлера к чехам в период оккупации было для него важно не само по себе, а в контексте всей его политики в Восточной Европе и по отношению к Советскому Союзу. Теперь Гитлеру нужен был не только Польский коридор и Данциг, но и политическое господство над землями Востока, богатыми сырьем. У него было три основных способа добиться этих целей. Во-первых, он мог бы сыграть на украинском национализме, создав самостоятельное украинское государство под нацистским протекторатом. Это возможно было сделать лишь за счет Польши и СССР ценой войны с ними обоими, в которую почти наверняка были бы втянуты западные державы. Во-вторых, Гитлер мог совершить сделку с Польшей за счет Советского Союза, компенсировав потерю западных польских земель украинскими территориями. Это означало бы союз с Польшей против СССР, но такое едва ли было возможно. Наконец, Германия могла заключить сделку с Советским Союзом за счет Польши в надежде, что западные державы в этом случае не проявят активности.
Как и многие другие, я не смог предусмотреть последнего варианта развития событий, так как не был достаточно знаком с тем, что происходило в высших сферах европейской дипломатии. В своих докладах после оккупации Праги я писал, что сложившаяся здесь ситуация показывает: немцы едва ли пойдут в дальнейшем на создание марионеточного украинского государства. Как я писал, дальнейшая германская экспансия будет "осуществляться менее тонкими средствами, на более откровенной милитаристской основе". Я указывал, что немцы вовсе не стремятся к устойчивому положению созданного ими самими Протектората Богемии и Моравии; отмечал, что они совсем не пользуются симпатиями чешского населения, что чехи, ставшие немецкими марионетками в правительстве Протектората, слабы и изолированы от народа; я описывал бесстыдное ограбление этой земли новыми немецкими хозяевами. Наконец, я писал, что чехи теперь надеются, что освободить их может только новая мировая война (подобно тому, как они ожидали Первой мировой войны, чтобы вырваться из-под власти Австрийской империи).
Я не верил в успех немецкой гегемонии в этом регионе и писал, что немцы едва ли справятся с задачей управления этими землями, из них не выйдет наследников католической церкви и империи Габсбургов, которым эта задача была по силам. Как говорилось тогда в одном из моих докладов, "немцы будут вынуждены отказаться от видимости чешской автономии и силой сокрушить чешский национализм, который они прежде пытались эксплуатировать.
Фактически это будет означать необъявленную войну в занятой немцами стране с репрессиями, расстрелами, депортациями, с одной стороны, с саботажем, заговорами, подпольной борьбой - с другой. Имея широкую социальную базу национал-социализма, немцы смогут без особых трудностей одержать верх, но в случае поворота исторической судьбы возмездие чехов может оказаться ужасным".
Летом политика немцев в Чехословакии зашла в тупик, но это их, кажется, не очень беспокоило, поэтому появились основания полагать, что дело здесь не просто в немецко-чешских отношениях, но в чем-то большем. В августе, незадолго до визита Риббентропа в Москву и заключения знаменитого советско-германского договора о ненападении, я писал в одном из аналитических материалов о Чехии:
"Лето подходит к концу, пожалуй, самое неприятное для этого края лето со времени Первой мировой войны. Символично, что этим летом были частые грозы и град, нанесшие большой ущерб будущему урожаю. Люди здесь продолжают работать. Крестьяне, подгоняемые немцами, пытаются убрать урожай, несмотря на частые ливни. Промышленность работает, чтобы удовлетворить ненасытные аппетиты рейха. Но в остальном жизнь людей замерла, они пребывают как будто в летаргическом сне. Никто не проявляет инициативы, не строит планов на будущее. Культурная жизнь здесь стала вялой и механической. Вечером люди предпочитают не ходить в театры, а сидят дома или в сквериках и обсуждают разные слухи, в которые сами не очень верят. Все они ждут каких-то событий, о которых они сами имеют смутное представление, но уверены, что эти события изменят всю их жизнь".
