Лето 1917 года мы с Лёлей провели на даче под Саратовом. Было весело, появились мальчики, часто мы с Лёлей оставались одни, что доставляло нам большое удовольствие.
В Саратове появилось много военных в длинных до пят шинелях, и некоторые ходили с саблей, которая волочилась по земле. Девочки были от них в восторге. Я была от этого далека. Далека была также и от компании девочек, увлекающихся поэзией. В эти годы в Саратов приезжали Константин Бальмонт, Игорь Северянин, кажется, Осип Мандельштам, жил в Саратове Михаил Зенкевич. Мои подруги бегали на вечера поэтов и близко были с ними знакомы. Я тоже была как-то на одном из вечеров поэзии, но почувствовала, что это не моя стихия и их стихи до меня не доходят.
Тетины Высшие курсы иностранных языков были в расцвете. Масса желающих изучать иностранные языки заполняла классы. Тетя сняла помещение Саратовской мужской гимназии на вечернее время. Успех был огромный. Ко мне отношение улучшилось. Уже не приходилось скрываться, посещая концерты, — тетя разрешила, лишь бы все ее желания были выполнены.
Но в городе чувствовалась тревога. Я боялась одна расклеивать афиши Высших курсов, и мне помогал кое-кто попроще из моих подружек. Политические афиши висели на всех стенах: за Государственную Думу, против нее, против большевиков, за партию кадетов, за партию эсеров и пр. Впервые я услышала имя "Ленин", но по-настоящему не знала, кто он. Уже говорили, что в Петрограде и Москве неспокойно, но Саратов еще не знал, в чем дело. В один из последних октябрьских дней тетка послала меня за прачкой. Дорога была длинная, поиски долгими, и когда я возвращалась, то была поражена безлюдностью центра города, где всегда по Немецкой улице вечером прогуливалась молодежь. Неожиданно появился извозчик с пассажиром, а за ним гнался другой экипаж, из которого стреляли в седока первого. Конечно, я испугалась, кто-то схватил меня и втащил в парадное. Когда выстрелы уже не были слышны, я побежала домой. Лёля была одна, стояла у окна, поджидая мать и меня. Мы еще долго вместе наблюдали за улицей: доносились отдельные выкрики прохожих, слышна была стрельба. Волновались за тетю. Когда она пришла, то сказала почти с радостью, что совершается революция и большевики берут власть. Мы с Лёлей стали доказывать, что это ужасно, но она стояла на своем. Вечером к нам стали ломиться какие-то люди с черного хода, который был наглухо заперт. Когда они ушли, тетка схватила несколько хороших вещей и отнесла их дворнику в подарок Все обошлось. Так в Саратове произошла Октябрьская революция.
1918 год был последним годом моего пребывания в гимназии — 9 класс. Училась я мало и знаний, по сути дела, не приобрела, но аттестат получила с хорошими отметками. Это давало мне право сразу же поступать в университет. Но я решила, что мне надо начинать самостоятельную жизнь, работать. Я записалась в очередь на биржу труда, но предложений не получила, вероятно, мешало происхождение. Тетя предложила остаться работать на Высших курсах иностранных языков. Я согласилась, хотя и сознавала, что опять буду от нее в зависимости. Однако, видно, судьбе было угодно приобщить меня с самого начала моей самостоятельной жизни к иностранным языкам и книгам. Так я начала самостоятельную жизнь, создавая сама себя и впитывая все новое, что меня окружало.
Кроме работы на Высших курсах иностранных языков, я стала преподавать в Третьей Советской школе: коллеги покойной мамы по гимназии на гимназическом совете решили меня поддержать и устроили меня учительницей рукоделия. На приеме у старичка директора школы я схитрила: показала ему мамину вышивку и кружева, выдав за свои. Но что было делать? В рукоделии я ничего не смыслила, надеялась, что случай поможет. Так и получилось: на мою удачу рано наступили холода, многие учителя болели, и я предложила заменить уроки рукоделия уроками математики, тем более условия для рукоделия были тяжелые — мерзли руки. Математику я знала хорошо и с энтузиазмом занималась со старшеклассницами, почти моими ровесницами. Так прошла зима. Хуже стало, когда потеплело. Я хорошо умела штопать чулки и довольно долго занимала своих учениц этим полезным занятием. Но как-то одна из девочек принесла нитки и попросила меня показать вязку кружев. На уроке я отговорилась, а вечером побежала к матери одной из моих подружек, чтобы она меня поучила. Однако вязание кружев оказалось труднее, чем я думала, и на следующем уроке я уговорила девочку не портить зря катушку ниток, а лучше обменять их на базаре на масло или даже на курицу. На этот раз обошлось, но я решила не ждать неминуемого разоблачения, а довести учебный год до конца и затем отказаться. Случай и здесь мне помог. Ушел библиотекарь бывшего Реального училища, где в свое время мама работала, и меня назначили на его место. Эта библиотека имела прекрасное помещение и хорошо подобранный книжный фонд. Я проработала в ней почти 4 года, вплоть до моего переезда в Москву. Эта случайная должность сделала меня на всю жизнь библиотекарем.
Я начала работать, не имея понятия о библиотечном деле. Но вскоре поступила на Курсы библиотекарей при Саратовском университете, которые окончила в 1920 году. В то время в Саратов из-за голода в Петрограде приехало много столичной профессуры, в том числе известный библиотековед, бывший директор библиотек Варшавского и Петербургского политехнических институтов Евгений Наркисович Добржинский. У него я училась азам библиотечного дела. Но, конечно, я сама чувствовала, что мои знания недостаточны. Но время тогда было другое. И не за такие дела люди брались. С самых первых дней в библиотеке я чувствовала себя как рыба в воде, сами книги учили меня. Одновременно я работала на Высших курсах и была там за всех: за секретаря, библиотекаря, бухгалтера, уборщицу, лектора, преподавателя.
1918 год оказался для меня годом серьезных размышлений, годом переоценки ценностей, осмысления жизненного пути, борьбы за самостоятельность, борьбы с собой. В этот же год было мое первое увлечение Василием Ивановичем Багаевым. В дальнейшем отношения с ним сложились, как у Татьяны и Онегина в пушкинском "Евгении Онегине", особенно в последней главе. Осенью я ушла от тети и переехала к Тане Кедровой. Семья приняла меня тепло. Отец и мать Тани старались не делать разницы между своей дочерью и мною, но у меня было двоякое чувство: с одной стороны, я стояла на собственных ногах, но с другой, — я стала "лишним ртом". Я отдавала приютившей меня семье свое жалованье, но чувствовала, что этого мало.
Летом 1918 года из Москвы в Саратов приехал директор библиотеки Государственного Исторического музея профессор Ю.М.Соколов. Во время приезда Ю.М.Соколов организовал совещание саратовских библиотекарей, на котором я была избрана секретарем. Ю.М.Соколов обратил на меня внимание и неофициально предложил мне работу в библиотеке Исторического музея в Москве. Я приняла это предложение не без гордости, но прекрасно понимала, что переехать в Москву только с таким предложением не было никакой надежды. Моя гимназическая подруга Таня Акимова, а ныне доктор филологических наук, профессор Саратовского университета, так описывает начало моей трудовой деятельности:
