Иное впечатление производило положение вещей в институте на тех, кто приезжал туда серьезно поучиться делу и подолгу жил в нем. И хотя подобные лица уезжали, унося глубокое уважение к личности Песталоцци и проникнутые его общими взглядами, но над самим институтом они произносили строгий приговор.
Главным воспитательным недостатком в жизни института было отсутствие чувства семейственности, о которой так много говорится в сочинениях Песталоцци. В институте царил суровый, чисто казарменный режим. Все обитатели этого заведения, несмотря на различие их положений, возраста, развития, вкусов, были подведены под одну мерку. Даже учителя должны были жить той же однообразной жизнью, которой жили все ученики. Учителя ели, спали, гуляли вместе с учениками. Из всех живущих в замке один Песталоцци занимал со своей семьей отдельную комнату, и притом только одну.
Остальные должны были проводить все свое время в общих спальнях, столовых, классах. Как тяжел был этот режим для учителей, видно из того, что многие из них делали себе шалаши в окрестностях замка, чтобы хоть там иногда чувствовать себя как дома. Позднее учителя, несмотря на оппозицию Песталоцци, добились права один день в неделю проводить в гостинице соседнего города, где они чувствовали себя все-таки лучше, чем в институте. Еще бесприютнее было положение учащихся. Огромное число их мешало созданию тесной, семейной жизни, тем более, что воздействие связующего элемента – любви – чувствовалось слабо. Сам Песталоцци, как и всегда, внушал к себе глубокую привязанность, но он был слишком занят, чтобы отдаться всецело ученикам и объединить их в одну семью. Помощники его, утомленные обилием и однообразием обязанностей, неизбежно относились к делу формально. В результате вместо семейной жизни, о которой говорили отчеты института, создалась чисто казарменная жизнь.
Еще печальнее была ситуация с обучением. В программе института значилось много наук, но в действительности преподавались какие-то обрывки, не имевшие никакого значения. Большинство учителей института состояло из людей, не получивших солидной научной подготовки; часть их была из прежних Бургдорфских учеников самого Песталоцци, у которого они меньше всего могли научиться чему-либо. Обремененные обязанностями, они не имели ни времени, ни даже места пополнить свое образование хотя бы чтением. К тому же постоянная необходимость “парадирования” учеников перед посетителями лишала всякой возможности систематического обучения их каким бы то ни было наукам. В результате учащиеся, в сущности, не учились ничему.
Сам Песталоцци, по-видимому, не замечал всего этого и видел, подобно посетителям, одну только внешнюю сторону дела. Он был всецело погружен в заботы о распространении своих идей и общие заботы об институте. Беседы с посетителями, обширная переписка, работа над сочинениями, передача своего метода новым учителям, “внешний обзор” института, счеты и отчеты – все это отнимало время у Песталоцци, несмотря на то, что он отдавался занятиям по 20 часов в сутки. Он ложился спать последним в 10 часов вечера, а просыпался уже в 2 часа ночи. В это время он диктовал свои сочинения любимому своему ученику, ставшему учителем в институте, Рамзауеру. В 4 часа начиналась жизнь в институте, просыпались воспитанники, и Песталоцци спешил в общий зал, чтобы принять участие в общей молитве. Затем целый день уходил на внешнее попечение об институте и на беседы с посетителями и лицами, жившими в заведении для изучения метода Песталоцци. Собственно же внутренняя жизнь института была предоставлена почти исключительно ведению помощников Песталоцци.
Большинство этих помощников состояло из идеалистов, горячо любивших Песталоцци и веривших в великое дело, которому он служил. Но были и такие, для которых пребывание в институте служило только для того, чтобы вылезти в люди. Между помощниками этого второго рода особенно выделялся Шмидт, человек крайне практичный, которому Песталоцци доверил введение денежных дел института. Песталоцци взял его сиротою в свою Бургдорфскую школу, сделал для него все, что мог бы сделать для родного сына, – и Шмидт отплатил ему за это самой черной неблагодарностью. Шмидт был превосходным кассиром, бухгалтером и экономом, – и именно ему в значительной мере Ивердонский институт обязан процветанием в материальном отношении в первой половине своего существования. Но он обладал исключительно мелочным самолюбием и хотел безраздельно господствовать в институте. Так как среди учителей были люди, более достойные и пользовавшиеся большим доверием Песталоцци, то Шмидт задумал устроиться наособицу. Он сблизился с начальницей женского института, открытого в самом Ивердоне и также находившегося в ведении Песталоцци, женился на ней и покинул своего учителя. Первой заботой Шмидта в новом положении было напечатать гнусный пасквиль на Песталоцци и его заведение. Затем он начал и упорно продолжал в течение 7 лет денежный процесс от имени своей жены против Песталоцци. Процесс этот был всецело основан на ошибках в расчетах между двумя учебными заведениями, допущенных самим же Шмидтом во время заведования бухгалтерией института Песталоцци. Несмотря на такое поведение Шмидта, Песталоцци так любил его, что всячески старался примириться с ним. Примирение состоялось только через 7 лет, и Шмидт снова возвратился в институт, где пробыл, однако, недолго. За короткий срок своего второго пребывания в Ивердоне он успел вытеснить из него лучших учителей, а затем, окончательно запутав материальные дела института, снова покинул его.
Ивердонский институт процветал, по крайней мере, с внешней стороны, до 1815 года. Хотя приметы внутреннего разложения можно было увидеть гораздо раньше. С 1815 года начинается и внешний упадок заведения. Число учеников сильно уменьшилось. Многочисленные пожертвования, поступавшие отовсюду для поддержки этого учреждения, исчезли. Песталоцци жертвовал всем чем мог для института – отдал на его содержание всю значительную сумму, полученную от подписки на издание его сочинений, – но ничто не могло остановить гибели заведения. Сам Песталоцци еще и ускорил эту гибель благодаря своей доброте. Его постоянно занимала забота о несчастных сиротах. И вот в 1818 году, когда материальные дела Песталоцци и его института были и без того запутаны до крайности, он основывает по соседству с Ивердоном, в Клинди, заведение “для воспитания бедных, которые со временем сами могли бы воспитывать и учить бедных”. Шесть лет Песталоцци тратил свои последние средства на содержание этого заведения, но в 1824 году вынужден был опубликовать, что “находит себя в совершенной невозможности ответствовать ожиданиям и надеждам всех друзей человечества, принимавших сердечное участие в его училище для бедных”. В следующем, 1825, году должен был закрыться и Ивердонский институт за полным отсутствием средств для его содержания.
