Да и сам Филипп Козьмич Миронов, в апреле 1904 года произведенный в сотники, никак не мог усидеть дома и исполнять относительно мирную должность атамана станицы Распопинской, а начал настойчиво рваться на театр военных действий. 2 мая 1904 года Миронов подал рапорт окружному атаману Усть-Медведицкого округа о разрешении ему добровольно, за собственный счет отправиться в действующую армию. Просил послать даже рядовым. Дважды просил. Конечно, какое-то объяснение его поступка, чисто внешнее, можно найти в мемуарных записках военного историка старшего адъютанта, штабс-капитана Федора Ростовцева, посвятившего несколько глав «нарождающемуся герою Тихого Дона»: «Эти попытки Миронова попасть на войну еще до мобилизации дивизии ясно свидетельствуют, что Миронов сохранил в себе дух старого казачества и предпочитал домашним клопам кровавую сечу с врагами своего отечества. Действительно, патриотизм Миронова вне всякого сомнения: его боевая деятельность, его мемуары говорят нам о внутреннем содержании его сердца, полного любви к своему отечеству...»
Но не думать о том, что его могли убить в первой же стычке, он, по-видимому, просто не мог. И все-таки рвался на фронт.
9 октября 1904 года сотник Миронов в составе 26-го Донского казачьего полка второй бригады, 4-й Донской казачьей дивизии был направлен в Маньчжурию, в район города Мукдена.
И вот туманный, а потом ливневой рассвет 14 января 1905 года, когда отряд Миронова отправился, как шутили между собою казаки, на тот свет.
Разведчики прошли 70 верст. Лошади под седлами находились более тридцати часов... В деревне Цундязандиоза наняли за десять рублей проводников-китайцев: отца и сына... Южнее города Ляояна взорвали железнодорожное полотно... Урядник Василий Паршин зажег патрон. Взяли «языка»... Вот тут-то и поджидала Миронова смерть. Он связывал живого «языка» и не заметил, как другой самурай занес руку, намереваясь всадить ему нож в спину. В это время казак Симонов, видя занесенный над своим командиром нож, в последнее мгновение рубанул шашкой по этой самой руке...
Казаки были награждены Георгиевскими крестами, а Филипп Козьмич Миронов – орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость».
В марте под командованием сотника Миронова сводный конный отряд в двести сабель поступил в распоряжение генерала Зарубина, командира 4-го Сибирского корпуса, выполнявшего авангардную роль в 1-й армии. Задача – силой шести батальонов при поддержке конного отряда Миронова провести разведку боем... Батальоны пошли в атаку, но, встретив сильный огонь обороняющихся японцев, залегли, потом откатились на исходные позиции. Успеха – никакого.
Миронов со своим отрядом избрал более гибкую и разумную тактику – обходную. И появился перед японцами с той стороны, с которой они меньше всего ожидали. Сделав небольшой привал перед атакой, он собрал казаков и сказал:
– Братцы, трудная задача поставлена – могут быть жертвы... Пехота откатилась назад – вся надежда на нас. Так вот, кто слаб в коленках и у кого они так трясутся, чго аж самураям слышно, тот может вернуться в тыл, в казармы...
Казаки добродушно заворчали, благо Миронов не запрещал:
– Кто ж признается, что слаб в коленках?!
– Помягче бы сказал, глядишь, и подались бы в тыл...
– Дорог каждый казак! – неожиданно и резко ответил Миронов.
И именно каждый казак и понял эту реплику командира по-своему. Один, что дорог он вообще, как сын Дона, а другой, что дорог как боевая единица в данную опасную минуту, когда надо внезапно навалиться на самураев и захватить «языка». И что без его личной помощи командиру не то чтобы трудно справиться с боевой задачей, а просто невозможно.
Никто не пожелал воспользоваться «трясучестью» своих коленок – все казаки остались в строю. Боевую задачу выполнили образцово – в расположение своей части привели двух плененных японских офицеров и взяли много трофеев: пять арб с ячменем, палатки и непромокаемые накидки, материи... И ценную топографическую карту.
Филипп Козьмич Миронов был награжден орденом Станислава 3-й степени с мечами и бантом.
Генерал-лейтенант Куропаткин прислал телеграмму командиру бригады генералу Абрамову: «Прошу передать доблестному сотнику Миронову мою душевную благодарность. Орлам его большое спасибо за лихую атаку. Ура, Ермакам!»
Штабс-капитан Федор Ростовцев пишет про события того памятного похода: «Трехдневная работа целого отряда окончилась бы бесплодно, если бы не шесть военнопленных и обоз, добытые сотником Мироновым. Но для такого успеха лучше бы послать одного сотника Миронова, чем тревожить шесть батальонов...»
К двум орденам Миронова прибавилось еще два: орден Св. Анны 3-й степени и орден Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Итак, все его четыре ордена за десять месяцев боев на фронте русско-японской войны. И чин подъесаула вместе с пожизненным дворянством.
На войсковой праздник 26-го казачьего полка прибыл лично командующий русской армией в Маньчжурии генерал-лейтенант Куропаткин. Пригласил подъесаула Миронова выйти из строя, пожал ему руку и, не скрывая восторга, сказал: «Вы воскресили славу донского казака! Доблестному сотнику Миронову, нарождающемуся герою Тихого Дона – ура!..»
– У-р-р-ра!.. – закричал Миронов и тут же очнулся. Загремел засов дверей, и часовой грубо окрикнул:
– Чего орешь!
– Это он в атаку зовет... – сказал подошедший второй часовой.
Миронов отвернулся к стене. Кажется, на этот раз он так и не понял, где находится и что с ним произошло. И снова предался дорогим воспоминаниям. Он вспомнил, как командир бригады генерал Абрамов крикнул: «Качать его!..» Офицеры подхватили на руки, и Миронов взлетел над их головами... Потом командир полка полковник Галдин зачитал аттестацию: «Что касается успешности действий сотника, теперь подъесаула Миронова, против японской пехоты, то это исключительная заслуга этого офицера, сумевшего подобрать себе лихих казаков, познакомить их со своими требованиями, с местностью, внушить им веру в себя и разрушить в их глазах иллюзию непобедимости японцев. Честь и хвала такому донцу, как подъесаул Миронов... Очень усерден, исполнителен, энергичен, сотней командовать может. Быт офицеров и казака знает. Общая оценка качеств – выдающийся».
Слава о подвигах Миронова облетела не только войска действующей армии, но и докатилась до родного Дона, до родной станицы Усть-Медведицкой. Ему прочила блестящую карьеру и обеспеченную жизнь потомственного дворянина, которую он себе заслужил вместе с чином подъесаула. Но Миронов не торопился подвергнуть себя искушению и торопливо перебежать в стан господствующего класса с его чванливостью и спесью. По крайней мере, такое у него сложилось мнение о ближайшем окружении – офицерско-дворянском. Наоборот, он даже подчеркивал свое происхождение манерами, привычками и образом мыслей, которые безошибочно определяли в нем представителя трудового казачества. И, главное, он не делал даже попыток как-то приспособиться, с подобострастием примкнуть к власть имущим.
