Здесь он быстро взглянул в сторону Леси и, театрально всплеснув руками, подошел к ней:
— Теперь я знаю того, кто «с певучею лирой» сидит, — он вложил журнал ей в руки. — Внимание! Стихотворение «Сафо» продолжит автор — Леся Украинка.
Аплодисменты, смех, радостные возгласы совсем смутили юную поэтессу. Но деваться некуда — надо читать. Установилась пауза, а Леся все никак не могла отважиться. Михась подбадривал:
— Нет, Леся, так не пойдет: перед тобой путь славы и лавров. Привыкай к толпе, к аплодисментам, только помни разумный совет, который мы недавно с тобой вычитали у Джефри Чосера:
Кто властвовать желает над собой,
Тот должен чувство сдерживать порой.
С трудом справившись с волнением, Леся тихим голосом прочла строки — наивные, но трогательные и непосредственные слова о «прекрасной деве», которая
…сбросив лавровый венец,
В пучине шумящего моря
Нашла своей песне конец.
Однако читать стихотворение «Ландыш» Леся отказалась наотрез. Ей приятно было видеть в журнале свое первое напечатанное произведение. Но сегодня Лесе неловко: ведь слабенькое, едва «державшееся на ножках» стихотворение, как и она сама в те двенадцать лет, когда написала его. Теперь Леся понимала, что и «Ландыш», и «Любка», и «Сафо» — пройденный этап.
Дядя Саша разыскал среди бумаг еще одну небольшую книжечку:
— А это другая хитрая штука: «Вечерницы. Рассказы Николая Гоголя. Перевод Михаила Обачного и Леси Украинки». В этом алгебраическом двучлене один нам известен, а поэтому задачу решить просто: господин Обачный, прочтите нам хотя бы страничку.
Михась уверенно подошел к столу, встал у кресла, раскрыл драгоценную книжку, и строка за строкой по-украински зазвучало гоголевское «Заколдованное место» — и Хома заговорил на родном языке.
И снова поздравляли юных авторов. И снова неутомимый дядя Саша, доставая несколько журналов и хитровато улыбаясь, торжественно продолжил:
— Уважаемой аудитории известно, кто такая Олена Пчилка, которая нередко заготавливает душистый мед для бумажных ульев… Вот и в этом, — он потряс журналом, — есть ее щедрые соты…
Когда из горницы все ушли, Леся раскрыла «Зорю». Неизвестно зачем перечитала свои стихи раз, затем второй. Снова и снова. Наконец, поймала себя на том, что думает сейчас совсем о другом. Строки сливались, теряли стройность, исчезала выразительность. Только рифмы шелестели беспорядочно и глухо. И все…
Еще совсем недавно она сгорала от нетерпеливого желания видеть эти строки напечатанными. Даже когда брала журнал в руки, трепетала от счастья. Короткой, однако, оказалась ее радость! Может, у поэтов она всегда такая? У поэтов? Разве это относится и к ней? Поэты «глаголом жгут сердца людей». Что это за поэзия — в самый раз для Лилиных кукол: «Была у матери дочка Любка, чернобровая, умная, прекрасная, но нетерпеливая…»
Что и говорить — наверное, ей самой в пору еще с куклами возиться. А истинные поэты — пророки. Пушкин, Лермонтов, Шевченко… Она взяла с полки томик «Кобзаря», изданного в Праге, и полушепотом, четко выделяя отдельные слова, прочла:
Как будто праведных детей,
Господь, любя своих людей,
Послал на землю им пророка —
Свою любовь благовещать!
Святую правду возвещать!
И как Днепра поток широкий,
Слова его лились, текли
И в сердце падали глубоко!
И души хладные зажгли
Огнем незримым…
Слова, которые «души хладные зажгли огнем незримым»… Но где, где взять такие слова?.. Нет, она их не знает, не может найти…
Долго-долго сидела в раздумье, сложив руки на раскрытой книге. Потом достала из ящика письменного стола тетрадку со своими стихами, внимательно перечитала каждую страничку. Закончив, старательно разорвала тетрадку на две части, затем каждую часть пополам. Делала это медленно, словно чужими руками. Лишь губы слегка вздрагивали, предвещая то ли рыдания, то ли смех…
Три года Леся ничего не писала — с головой ушла в самообразование. Училась, не делая скидок на болезнь, и дома и в пути. Не расставалась с книгами и в больнице. Куда бы ни приехала на лечение, прежде всего записывалась в лучшую библиотеку, запасалась книгами и уж после этого сдавалась в плен эскулапам. Ее кололи, резали, растягивали, заковывали в гипс, а она, крепко стиснув зубы, ждала минуту, когда снова сможет читать. Если же не удавалось самой попасть в библиотеку, просила высылать ей книги по почте.
Леся пользовалась услугами всемирно известных библиотек Москвы, Петербурга, Минска, Киева, Одессы, Львова, Парижа, Вены, Берлина, Женевы, Милана, Софии, Праги, Варшавы, Дерпта и др.
Долгие, томительные недели, а то и месяцы прикованная к постели, лишенная товарищеского общения, обреченная на безделье, Леся целыми часами, сутками предавалась мечтаниям. Книги помогали развивать воображение, мышление образами, картинами. Крылья фантазии уносили ее в далекие миры, в беспредельность вселенной.
Одновременно развивалась способность к обобщениям, к абстрактному мышлению. В одном из писем к Драгоманову она уверяла, что обладает необыкновенной памятью на лица и на окружающий ее мир и к тому же не умеет думать без образов. Это свойство отразилось и на характере поэтессы, на всех ее душевных переживаниях и волнениях.
Сохранился своего рода «автопортрет» Леси этого периода.
Из письма к М. Драгоманову. Июнь 1888 года, Колодяжное. «Знаю, что Вы меня забыли, хоть, может быть, теперь я и не такая, какой Вы меня помните; попробую описать самое себя. Лицом и внешностью, мне кажется, я изменилась мало, разве что не такая уж белая, как была; характер мой, как я сама это замечаю, какой-то скрытный, хоть это мне и самой не нравится, всегда я стараюсь быть откровенной, непринужденной, но вижу сама, что все выходит не так, как хотелось бы: у меня получается шутка тогда, когда я хочу говорить серьезно, а когда я хочу говорить откровенно, то это тоже как-то не получается и от всего этого я не могу отделаться, даже при разговоре с мамой и Мишей, а уж с другими, так и говорить нечего; я, по правде сказать, до сих пор несколько удивляюсь, что мне так легко Вам писать; Вы своим письмом как-то расположили меня еще больше, чем прежде, потому что я все же раньше слегка побаивалась писать Вам, а теперь вижу, что Вы бы надо мной не посмеялись, если бы я и не очень складно написала, ведь Вы знаете, что я училась не столько, сколько бы мне хотелось…»
