Руководил журналом детский писатель-фантаст Евгений Серафимович Велтистов. Это был мягкий, интеллигентный человек, женатый на заведующей отделом литературы «Пионерской правды» Марте Петровне Барановой. Я помнил очерки Барановой в «Пионерской правде», которые мне нравились в детстве. Оказалось, что это она и есть, что она старше своего мужа на десять лет, написала с ним в соавторстве пару книг и много ему помогает. Сам Велтистов прославился не столько книгами о человекоподобном роботе-мальчике Электронике, как две капли воды похожем на ученика 7-го класса «Б» Серёжку Сыроежкина, сколько снятым на их основе телевизионным фильмом, за который получил государственную премию. Кажется, в это время он уже работал в ЦК КПСС. Я удивился, узнав, что он перешёл туда из журнала. Он не был похож на карьериста.
Влияние жены? Но она, пережившая его, судя по всему, по недавним, к примеру, очеркам о встречах с Чуковским, Маршаком, – человек очень даровитый. И сын их Максим – талантливый художник и очеркист. Возможно, что не карьерные устремления занесли Велтистова в ЦК. Возможно, что его пример – редчайшее исключение из правил, по которым играли другие.
Велтистов излучал спокойствие, доброжелательность и уверенность. И этим разительно отличался от Бориса Ильича Войтехова, главного редактора журнала «РТ-программы». Войтехов, как Екатерина II, мог влюбиться в сотрудника, мог высоко вознести своего фаворита, но уж если разлюбил, его фаворит тем больнее ушибался, чем с большей вершины слетал. А уж если не взлюбил кого-нибудь Борис Ильич, то за жизнь в журнале этого сотрудника никто не дал бы и полушки. В этом смысле работать с Евгением Серафимовичем было куда спокойней. А с другой стороны, работать в «РТ-программах» было несравненно занимательней, чем в «Кругозоре». Борис Ильич мечтал, чтобы его «РТ» был у всех на устах, замахивался на лидерство таких ярких и смелых изданий, как «Журналист» Егора Яковлева или «Новый мир» Твардовского и, стало быть, требовал невероятно боевой журналистики и потрясающе смелой литературы, о чём, конечно, в «Кругозоре» и помыслить не могли. Так что лично мне было интересней в «РТ». Со своим заведующим Михаилом Рощиным, будущим известным драматургом, я быстро нашёл общий язык. Обращались мы исключительно к лучшим на то время авторам, которых с трудом печатали в «Новом мире». Так что литература у нас была не хуже, чем в этом журнале. В отделе культуры работала Лика Осипова, сумевшая уговорить известнейших и популярных искусствоведов (А. Каминского, Д. Сарабьянова, М. Чегодаеву) печатать в «РТ» небольшие, но очень ёмкие и невероятно занимательные жизнеописания художников и композиторов. А отдел публицистики во главе с Игорем Саркисяном брался за такие проблемы, что многие мои знакомые удивлялись: как нам позволяют публиковать подобные вещи или о подобных вещах? Да и талантливый публицист Саркисян оказался прекрасным организатором: он сумел составить отдел из журналистов очень высокого класса: Рена Шейко, Александр Васинский – в то время их очерки были популярны у творческой и технической интеллигенции.
Об «РТ» я много рассказывал, хотя работал в нём не так уж долго – меньше года. Но ощущаю этот период как один из самых ярких в моей жизни.
Вот, вспоминаю, сижу дома. Звонит из «Семьи и школы» Пётр Ильич Гелазония. «Рядом со мной, – говорит, – сидит Александр Исаевич Солженицын. Ему не по пути подъехать в «РТ», но он хотел бы продиктовать свою правку в отрывок из «Ракового корпуса». У вас нет гранок?»
Гранок у меня нет. Они в журнале. Мы набрали отрывок из самиздатовской рукописи. Пусть Александр Исаевич позвонит в секретариат. Петя говорит об этом Солженицыну. Потом мне: «От вас ведь журнал недалеко?» «Да, – подтверждаю, – минут десять ходьбы быстрым шагом». Петя опять совещается с Солженицыным. «А вы не могли бы сходить за гранками сейчас? Сходите, Гена! Александр Исаевич просит вас не класть трубку. Он будет ждать».
Просьба, конечно, удивительная. Но вполне выполнимая. Быстро иду в журнал. Захожу в секретариат к Илье Суслову. Объясняю.
– Ты плохо слышишь, – говорит мне Суслов. – Я пойду с тобой. Здесь важна каждая запятая.
– Пошли, – соглашаюсь.
Назавтра к Суслову паломничество: что говорил Солженицын? А ты ему что? А он – тебе? А какой у Солженицына голос?
– А почему он тебе звонил? – это уже мне.
– Не он звонил, – объясняет Суслов, – от его имени. А с Солженицыным говорил только я.
– Но почему домой к Красухину?
– Потому что Солженицын был в «Семье и школе», а Красухин там раньше работал.
– А что, – это опять мне, – у «Семьи и школы» свои отношения с Солженицыным?
– Хотели, – отвечаю, – напечатать его «Крохотки». Не получилось.
Вспоминаю всё это и думаю: а странную всё-таки прихоть проявил Александр Исаевич. Почему он не попросил Петю перезвонить в журнал? Зачем послал меня за гранками и ждал полчаса, пока на другом конце вновь возьмут так и не положенную на телефонный аппарат трубку?
Впрочем, ничего странного. Мой старший товарищ Бенедикт Сарнов описывал ситуацию с рукописью Солженицына «Прусские ночи», которую ему дал почитать Владлен Бахнов. Мало того, что Александр Исаевич пришёл к нему, чтобы забрать рукопись, он ещё и очень терпеливо ждал, пока Сарнов разыщет Бахнова, на поиски которого было потрачено немало времени. Наконец, когда Бахнов был найден, Солженицын очень пристрастно допросил его, каким образом к нему попала рукопись. А на вопрос, для чего ему было тратить столько времени, ответил, что отслеживает рукописи, которые распространяются н е п о е г о п р и к а з у. Думаю, что и здесь он проявил привычное для себя своеволие, не сомневаясь, что его приказы не подлежат обсуждению.
С Варламом Тихоновичем Шаламовым мы сблизились позже, когда я уже работал в «Литературной газете». Но стихи его я напечатал ещё в «Семье и школе». А один из «Колымских рассказов» – в «РТ».
Он мне их дал много. Мы с Рощиным поначалу отобрали несколько. Но цензура пропустила самый безобидный, пейзажный – о суровой природе Колымы. А наши машинистки работали до глубокой ночи, перепечатывая всё, что дал мне Шаламов. Многим хотелось иметь его рассказы в своём домашнем архиве.
Я не поклонник поэтессы Натальи Горбаневской. Её стихи принёс в редакцию Валентин Непомнящий. Кажется, они были однокурсниками и дружили после окончания университета. Ничего путного из объёмной рукописи мне выбрать не удалось. «Ну, хотя бы два стишка», – попросил Миша Рощин. «Да что вы с Валькой так с ней носитесь?» – недоумевающее спросил я. «Хорошая и очень честная женщина, – ответил Миша. – И друзья у неё замечательные».
Два её стихотворения мы напечатали: в конце концов, заведовал отделом не я, а Рощин. А я потом вспоминал его слова, когда наши танки вошли в Прагу, и небольшая группа смельчаков, в которой была Горбаневская, вышла с протестом против советской оккупации на Красную площадь.
