В кухне стало жарко, Василь снял пиджак и тоже задумался, терзая вилкой кильку.
— Что же ты такой умница, голова, как сельсовет, а не ушел со своими?
— С какими своими? — спросил Василь, мрачнея и хмурясь.
— Ну, со своими ребятами, «галичанами», из Нахтигаль?
— Ушел бы, кабы умнее был. Значит, не умен! А куда идти?
— Не знаю! Куда все драпали? В Аргентину, в Канаду, в Бразилию…
— Значит, дурак! — рявкнул он.
— Да, не умно! — поддержала Надя. — Сейчас где-нибудь в Париже гулял бы. Это тебе не в Старом Самборе в лесу отсиживаться! — и пригубила свой стакан.
— Как ты пьешь? — рассерженно крикнул Василь. — Смотреть противно, как цедишь!
— Экономлю! Продлеваю удовольствие! — искренне сказала Надя, радуясь, что все идет так, как она себе задумала.
— А ты не экономь! У бабки вон, в шкафу, стоит, возьмем взаймы.
Василь полез в шкаф за бутылкой и тут же откупорил ее, собираясь разлить. Надя быстро прикрыла свой стакан.
— Куда льешь? У меня есть, и ты тоже давай заканчивай, до утра не просохнешь!
— Было бы с чего просыхать! — И налил себе полную, доверху кружку.
— А все же, Василь, плохо тебе вот так, по чужим документам, как крысе, прятаться, обидно! — сказала, сожалея, Надя.
Лицо его, такое свежее, румяное, сразу потемнело и осунулось, и весь он как будто полинял, стал бледным и угасшим.
— Пока проживаю! — помолчав, сказал он глухо.
— Анна говорила, опознали тебя девчата, когда на рентген к вам на «Капиталку» их водили.
— Было! А я и знать не знал. Недавно сказали…
— Рузя со Львова, не то Марийка тебя узнали…
— Да знаю я! — нетерпеливо перебил Василь. — Ты вот что скажи, в тетке своей уверена? Не «того» она?
— Чего «того?»
— Не чекистка она?
— Тю! С ума ты спятил! Учительница она, в младших классах ребят учила! Ты вот чего бойся, чтоб не узнал тебя кто-нибудь, а то чекисты быстро раскопают, кто откуда!
— Это в ваших книжечках они работают четко, вам, дуракам, темнят! А мы-то знаем точно: вся их работа по доносам. Донесут, значит, схватят. А кого? За что? Без разбора.
— Это ты верно! Немцы-фашисты лучше работали!
— Порядок у них был!
— Был, был! — подтвердила Надя. — Те разбирались. Коммунисты, комсомольцы, пионеры… Да кто же у нас не пионер, не октябренок? Не комсомолец, не коммунист? Беспартийный у нас и работы приличной не получит! Если балерина какая-нибудь вроде Улановой! Будто ты не знаешь! Из Африки приехал!
— А тебе-то чего? Чем не угодили? Или срок дали?
— Не нужны нам, вот чего! Свои надоели!
— То-то и есть. Насажали себе жидов на шею, полон Кремль, теперь сами не рады! К стенке, да из автомата!
— Ну, положим, тех, в Кремле, тебе не достать, руки коротки. Вы с Анной все по мелочи вылавливали, кого словить легко было, мелкую сошку! Она мне говорила… Волк самодовольно ухмыльнулся:
— Не только! И крупняк попадался! Очищать жизненное пространство от человеческого дерьма надо!
— Это ты верно! Надо, очень надо! — «Волк, настоящий волк, оборотень!» — глядя на него думала Надя, все еще не веря своим глазам. Ее кидало то в жар, то в холод, но страха не было, одно глубокое изумление. — Ты мне вот что скажи, а за что ты нашего лейтенанта порезал, а? — И замерла в ожидании ответа. «Что скажет?»
— Которого? — равнодушно спросил Волк.
— Весной, в мае пятьдесят третьего, после амнистии… Режимник у нас был. Чем тебе помешал?
— А тебе-то что? Что за дела?
— Так просто! На аккордеоне у нас играл.
— Капитан! Я помню, погоны капитанские! Пистолет нужен был. — Внезапно он прищурил глаза и впился в ее лицо. — А ты откуда знаешь? Этого Анна тебе сказать не могла. Откуда тебе известно? — быстро, не давая ей опомниться, спросил он.
— Галия, татарка с водокачки, мне сказала. Она в то время у пекаря в заначке была и видела тебя.
— Не было там никого, одни пекари!
— Была! Она в кладовой сидела, на мешках, где мука! А все же за что зарезал, как свинью, ножом, а! — опять, не унимаясь, спросила Надя, рискуя вызвать подозрение в насторожен ном и без того Василе, но сейчас для нее это был вопрос жизни и смерти.
— А он и есть свинья! Сам свою смерть шукал! Отдал бы сразу пушку, я, может, и рук марать об него не стал, а он драться полез. Да чего он дался тебе? Говорю, сам смерть шукал!
Надя так сильно впилась ногтями в ладонь, что ноготь сломался и поранил ей кожу.
— А документы зачем забрал?
— Чего? Или опять Галия?
— Нет, в зоне говорили.
— Я по ним билет получил, с Воркуты смотался.
— Значит, помог тебе наш капитан!
— Интересуюсь, а в зоне откуда узнали?
— Вольняшки сказали, что опознал тебя пекарь один, с пекарни.
— Это чучмек, что ли? Подлюга, встречу — шкуру спущу! — рявкнул, засверкав глазами, Волк и выкрутил фитиль. В лампе кончался керосин.
— Не встретишь, Василь, все теперь, у тебя другое на пути! — вкрадчиво заверила его Надя.
— Подлюга! — еще раз ругнулся Волк и разом махнул остаток водки из алюминиевой кружки.
— Ты хоть закусывай! — посоветовала ему она и, помолчав, сказала: — Они, видно, после тебя его обшарить хотели, вот и рассердились, что ты их опередил, — и улыбнулась ему странной, вымученной улыбкой, больше похожей на гримасу.
— Нет. Мы его далеко уволокли, до самого Кирпичного. Чучмек помог.
Надя встала, потому что почувствовала, как пронзительная, щемящая боль сжала сердце. Ей стало дурно от жарко натопленной плиты. Она распахнула настежь дверь, и холодный воздух из сеней слегка привел ее в себя. Постояв недолго, она снова села за стол против Волка и уставилась на него, пытливо всматриваясь в его осунувшееся лицо и покрасневшие глаза.
Когда бы хоть искорку, хоть намек на человеческое подобие доброты и милости почувствовала в нем Надя! Может быть, тогда бы простила… Но нет! Перед ней сидел волк в образе красивого человека и даже хуже — оборотень. Усталый и поникший, он уже не старался придать своему лицу любезно-приятное выражение, и оно было жестоким и злым.
«Должно быть, именно так лицо его выглядело, когда несчастной жертве удавалось ускользнуть из его рук», — подумала Надя.
Но таких было немного, и она нисколько не сомневалась в том, что не сейчас, позже Волк захочет разделаться с ней. Слишком многое ей было известно от болтливых языков. Но не теперь, а потому смело шла ва-банк. Сейчас он ее не тронет — ему нужна прописка, временное пристанище — перебыть до мая, до дней, когда его верная подруга повезет за «бугор».
Все было продумано и рассчитано, а лучшего места для волчьего логовища, чем Калуга, с ее прямой дорогой на Киев, Львов, оттуда в Старый Самбор и Карпаты, где еще оставались, по словам Пашки, его дружки-бандиты, и придумать нельзя.
