вздрагивала, орехи, как град, сыпались с неё наземь. Пойменские ребятишки придумывали свои игры под дубья-ми. Например, один из артели прицеливался палкой в ветку, а остальные с непокрытыми головами, гомоня и хохоча, вставали внизу. Ловко брошенная палка ударяла о ветку, орехи градом сыпались с неё на головы ребятни. Потом мальчишки принимались разглядывать друг у друга головы: есть ли там шишки, да у кого они шибко большие. Ребята набивали карманы орехами и отправлялись в деревню, где палили ими из рогаток по воробьям.
Зимой пойменской детворе было интересно печь дубовые орехи на железной печке. От нагревания скорлупа их с громким хлопаньем лопалась, и, слетая с печки, они волчком вертелись на полу, застревая где-нибудь в щели. Прихваченные зимним морозцем испечённые орехи были для детворы взамен пряников и, наверное, напоминали каштаны.
Поросята мгновенно опорожняли кормушки с дубовыми орехами: жадно чавкали, прикрыв от удовольствия свои свинячьи глазки и пуская слюну. Бывали случаи, когда по осени поросята уходили из дому в дубовые леса — видно, от разыгравшегося на желуди аппетита. Там они обжирались буквально до смерти. Помню, как-то раз пошли мы с мальчишками в дубовую рощу, что неподалеку от хутора, и там нашли под дубом мёртвого поросёнка: он лежал со вздутым брюхом и оскаленными зубами. Возвратившись, мы рассказали о том поросёнке. Он оказался хуторским — у Смирновых два дня назад действительно пропал поросёнок. Его-то мы и нашли.
— Объелся, бедняга, орехам-те, — сокрушалась тетка Марья Смирнова, прибавляя неизменную здесь частицу — те.
К северу от Ножевского хутора по направлению к янским лесам у деревни Сулацкое и у хутора Алексеевского дубья росли сплошной чащей и были поразительно высоки, ровны, как мачтовые сосны, — на них ветки с листьями росли у самой макушки. Мужики многих деревень поймы приезжали в ту чащу заготавливать дубья для саней. Из одного сулацкого дуба выходила пара полозьев, а из его вершины — дуга для запряжки лошади или полоз для легкой зимней повозки.
Делать зимние сани для запряжки лошадей — ломовая искусная работа для мужика. На это нужно было затратить много сил и времени. Полозья изготовлялись из крепкой породы дерева. И тут дуб был незаменим. Дубья пилили в лесу на кряжи нужной длины, привозили в деревни и помещали в специальные парники для гнутья полозьев. Те парники вмещали по тридцать-сорок пар дубовых кряжей. Без парника конец дуба в плавный полукрендель для санного полоза ничем было не загнуть — дуб ломался. А распаренный в парнике он гнулся как ивовый пруток, только усилий для загибки требовалось, конечно, во много раз больше.
Полоз — самая главная деталь в санях. Он должен быть крепким на износ и скользким при езде по зимней дороге. Прежде чем загнуть кряж в полоз, его конец обделывали по нужной форме топором, а уж потом помещали кряж для распаривания в парник. Гнули кряжи в полозья не в парниках, а неподалеку от деревень на специально оборудованной площадке со многими приспособлениями. Там были сделаны широкие осиновые станы, столбы-ступицы, вьюшки, вороты, клинья. Все это выделывалось из дерева. Парники оборудовали неподалеку от таких площадок. Их устраивали в деревянном срубе, который снаружи обваливали землей. От парника шла дощаная труба к металлическому котлу, стоящему в яме ниже парника. В котёл наливали воды, жгли под ним дрова, и пар из котла по деревянной трубе, пробитой по щелям паклей, шел в парник, где были уложены кряжи дубьев.
Раздобыть такой огромный металлический котёл было пойменским мужикам не просто. Помню, в тридцатые годы хуторские мастера санных дел снарядили целую экспедицию на поиски такого котла чуть ли не в саму Первопрестольную. Котёл тогда откуда-то привезли, нашли, заплатив за него, конечно, хорошую цену. Он служил санщикам долго — до самого переселения из поймы. А в далекие от нас времена, когда люди не научились делать котлов из металла, они не гнули полозья — делали не гнутые, а так называемые коренные сани. А называли те сани — кокорки. Дуб для таких саней вырывали из земли с одним толстым боковым отростком-корнем, с которым после и обделывали, и вязали сани. При парниках с котлами работа была более производительной, а сани — лучше, ходчее.
В парниках дубья находились не меньше суток. Потом мужики приходили их гнуть. Делалось это так: двое мужиков открывали парник и по одному вытаскивали кряжи баграми к загибочному стану, потом плотно закрывали двери парника. Кряжи, истомлённые жаром в парнике, словно в печке-коптилке, были в своей головной заделке красны, словно мясные окорока, дышали клубами пара.
Осиновые станы лежали укреплёнными на земле. В них поперек осин топором вырубались желоба по форме загиба головы санного полоза. Около станков на выверенном друг от друга расстоянии врывались в землю крепкие деревянные спицы-ступицы, а на них надевались пустотелые осиновые вьюшки. Парной дуб концом, заделанным под голову саней, укладывался в жёлоб стана и заклинивался. На свободный конец дуба накидывалась петля из крепкой верёвки, идущей от ходовой вьюшки. Получался мощный ворот. Двое или трое мужиков брались за воробу ворота, ходили кругом ходовой вьюшки, и парной дуб одним концом плавно гнулся в стане, приобретая форму головы санного полоза. Загнутый полоз крепили накладкой и стрелой из жердей, расклинивали, снимали со стана и укладывали в штабель.
Полозья для саней всегда гнули только весной, чтобы они за лето высыхали. А осенью с полозьев снимали крепления, и оставались те полозья загнутыми на всю свою жизнь. Загибы просохших голов дубовых полозьев никогда не разгибались до полного износа саней. Одни сани служили хозяину много зим.
Весной же заготовлялось и все необходимое для поделки саней: нащепы, колодки, вязьё, копыльё. На поделку шла разная порода дерева: на полоз — только дуб, на копыльё — береза, на колодки и нащепы — ель, реже — сосна, на увязку — молокитовая ива, которую для загиба распаривали в домашней печи на углях.
Все эти материалы за лето хорошо просыхали, что повышало качество саней. В первую же зимнюю порошу крестьянин мог за один-два дня сделать из летних заготовок добротные сани. Вот отсюда и идет народное изречение: «Готовь сани летом, а телегу — зимой».
