крыльца при входе в нардом не было. Еще до революции это зданьице было обшито тёсом и выкрашено краской грязного цвета. Так что к тридцатым годам борисоглебский нардом являл собою заурядный барак, если не сказать сарай. Говорили, что у графа Мусина-Пушкина в этом помещении располагался подсобный склад.
Рядом с нардомом стоял бывший графский дом. После революции его приспособили под животноводческий техникум. Так что студенты — вот самые истовые поклонники тогдашнего кино. Когда из райцентра Брейтово привозили в нардом кинофильмы, студентам было не до занятий. И, конечно, много молодёжи приходило из ближайших деревень, не считая уж самих борисоглебских, во время демонстрации кинофильмов нардом забивался людьми под заклинок. Засаленных до потемнелого блеска скамеек было и без того немного, а уж во время фильмо-показов их всегда не хватало. Поэтому многие смотрели «фильму» стоя.
Кино в те годы было несовершенным, как и техника для его демонстрации. Чтобы получить электроэнергию для работы киноаппарата, надо было вручную крутить специальную динамо-машину — динамку, прикрепленную к скамейке. Охотники всегда находились. Устанет какой-нибудь Федька так, что пот с лица утирает, его тут же сменит какой-нибудь Ванька. Пока идёт демонстрация, таких «крутильщиков» набирается не один, не два: к рукоятке динамки прикоснутся руки многих парней.
Слабо подготовленные киномеханики и несовершенство аппаратов часто приводили к обрыву киноленты. Народ в зале нетерпелив, неохоч дожидаться, пока устранят неувязку. Нередко зрители начнут при таком казусном моменте свистать, топать ногами да кричать киномеханику: «Сапожник!»
Кино было немым, с пояснительными надписями на кадрах. Молодёжь-то в ту пору была почти вся уж грамотная, ну а кто постарше не умел читать и медленно складывал буквы в слоги, так тому иной раз подскажут грамотные. А уж кто совсем не умел читать, просто пялились на сменяющиеся картинки.
Жители поймы никогда, даже в последние годы её существования, не отличались большой тягой к знаниям. Редко кто регулярно выписывал и читал газеты, не говоря уже о журналах или о приобретении книг. Мужики-курильщики, однако, шибко охотились за газетками. Да только не для того, чтобы почитать новости, а чтобы накрутить из газетной бумаги самокруток.
Отец однажды, помню, привез из Брейтова большую кучу газет и поделил их на хуторских мужиков. Так что газеты не столько приобщали крестьян к политике, сколько к ядреному самосаду.
Радио в междуречье не было. И о симфонической и эстрадной музыке никто из пойменской молодёжи не имел даже малого представления: у нас были свои танцы, своя музыка, свои песни.
В страдное время сенокоса и жнивья молодёжь на гулянья почти не собиралась, разве что небольшой грудкой, на одночасье. С ранней весны до поздней осени поле подчиняло себе всех способных к труду людей, не оставляя времени на развлечения и забавы. Если позволит себе молодёжь в такое время погулять пару часов поздним вечером, то, значит, за сутки почти что и не поспит. В пору страды никто из родителей не давал поблажки детям-подросткам, молодым парням и девчатам. В неге взрослеющие дети не жили, про баловство не догадывались. Да и сами они чувствовали за собой обязанность работать в поле. Зато уж в конце осени, а особенно зимой, парни и девки собирались на большие гуляния — беседы.
Беседами в междуречье назывались вечерние сборы и гуляния молодёжи. На тех сборах-беседах молодёжь веселилась от души — пела, плясала, забавлялась разными играми. Там завязывались сердечные знакомства промеж парней и девок, возникала юношеская любовь. Беседы обычно устраивались в тех домах, где в семьях были девки. Одна дочь на выданье в доме — быть в том доме одной беседе, а коли две и больше — то и собирались в тех домах по два и больше раз. В какой семье бывало по четыре дочки на выданье, так там и четыре раза собирали гулянья: нынче беседа за Маньку, потом — за Аньку и так далее. Для неженатых беседы не устраивались, парни ходили только по беседам в избы девок, только погулять.
В междуреченских дворах, как правило, было по две избы — одна небольшая стояла впритык к скотиньему двору и называлась зимовкой, потому что в ней жили зимой; вторая изба пристраивалась к зимовке, была большой, просторной, пяти-стенной и называлась летним домом. В летних домах крестьяне почти не жили и их не отапливали, хотя печи в тех домах всегда строили. Вот в летних-то домах молодёжь обычно и заводила свои беседы. Было на них шумно. Бывало, набьётся в избу народу, что и встать негде. Да галдёж стоит такой, что хоть выноси из дому Божьи образа. Если у кого не было летнего дома, а одна только зимовка, и если имелась девка на выданье, то тогда на беседу за ту девку соседи предоставляли ей свой летний дом, и молодёжь собиралась там. Впрочем, редко кто в междуречье не имел летнего дома.
Издавна был заведён такой обычай, чтобы девки приходили на беседы с рукодельем. Они садились рядками на лавки и рукодельничали с песнями, прибаутками, смешками: кто вязал кружево, кто прял кужелёк льна на нитки, кто вышивал затейливые узоры на домотканой утирке. Рукоделие воспитывало, одухотворяло женщин, рождало полезные навыки, хороший вкус. Рукодельничать на беседах было и почётно, и ко многому обязывало. Надо было не ударить в грязь лицом, показать своё умение: ведь работать на глазах не то, что дома в одиночку. Так что девки работали на беседах, как говорится, не покладая рук. Они выпускали из рук работу только на время танцев да плясок, а песни, прибаутки, частушки летели из их уст в то время, когда руки без устали делали своё дело. Так и лились песни на беседах под жужжание веретён, и под такую чудную музыку золотые руки мастериц выводили красные узоры на холстинных полотнах.
Незамужние девки-старогодки, а таковыми считались те из них, кому перевалило за двадцать пять лет, на беседы ходили очень редко. Да и то отваживались туда заглянуть только бойкие и отчаянные.
Беседы устраивались только под воскресенья. На них приходило много парней и девок из окрестных деревень. Любовь невидимой нитью крепко тянула друг к другу междуреченских девок и парней. «К милой и семь вёрст
