И еще один эпизод на тех съемках наверняка повлиял на Высоцкого. Пушкарев рассказывал, как у них с Высоцким образовалось трехдневное «окно» в съемочном процессе и они отправились отдохнуть в Истру прямо в той форме 41-го года, в которой снимались. И на обратном пути зашли в деревянный домик к старушке купить картошки и овощей. И тут произошла потрясающая сцена:
«Открываем мы калитку, бабуля нас замечает, вытирает руки о фартук и медленно идет нам навстречу. Я начинаю что-то объяснять, а она подходит ближе, смотрит подслеповатыми глазами. И вдруг разглядела эти кубики у меня на петлицах да как бросится! Обхватила меня, об грудь бьется и плачет. И кубики эти все гладит. Я ошарашенно поворачиваю голову к Володьке, а у того челюсть ходуном ходит, и стоит он бледный-бледный. Мы ничего не понимаем, а она все обнимает меня, плачет. С огромным трудом удалось ее успокоить, усадить на лавочку возле дома. Она, все еще всхлипывая, говорит нам:
– Пойдемте в дом, ребята, я вам покажу…
Вошли мы в дом – старая крестьянская изба, а на стене много-много фотографий. И два ее сына: у одного – один кубик на петлице, а у второго – два, как и у меня. И она показывает, слезы у нее текут. Покажет погладит мои петлицы и снова плачет. И у нас ком в горле, ничего сказать не можем.
Ну, постепенно объясняем ей, что мы со съемок фильма, что кино про 41-й год. Она как услышала про «сорок первый», так опять в слезы. Долго мы ее успокаивали, наконец сумели растолковать, что мы артисты, что у нас был выходной день, а теперь мы возвращаемся на съемку. Она нас ни за что не хотела отпускать. Двери заперла, полезла в погреб, достала множество всякой снеди: тут тебе и капусточка, и огурчики, и морсик. Баночку достала. Обижать ее отказом нельзя было, сели мы за стол, помянули ее сыновей. Она опять расплакалась, потом стала о них рассказывать.
Долго это продолжалось. Мы рассказываем – она плачет, она говорит – у нас глаза на мокром месте. Жарко стало – мы гимнастерки сняли, а нас же по-настоящему одели: она как увидела исподнее солдатское – опять в слезы. Говорит:
– Давайте вам хоть постираю.
Мы объясняем, что мол, нельзя, – это ведь игровое, его специально пачкают. Она настаивает. В общем, как мы ни упирались, – она все же отвоевала у нас портянки и выстирала их. Пока все это сохло, пока мы разговаривали и закусывали – уже поздно стало, стемнело. Куда же нам идти? Так мы там и остались до следующего дня. Она печку растопила – мы с Володей на печи и улеглись.
Утром просыпаемся – на столе уже все стоит. Ну, мы позавтракали, распрощались с бабулькой – опять много слез было – и пошли прямиком к себе в лагерь. Бабуля объяснила, как короче добраться, собрала нас в дорогу – прямо как на фронт: в платочки все завязала – картошечка горячая, мяско, капустка, хлебушек. Мы с ней попрощались, приладили все это на палку, палку на плечо и «пошли на войну».
Высоцкий хорошо сознавал, чем была Великая Отечественная война для народа и сколь священна для него память о погибших. И в своих песнях он сумел выразить душу войны. Но, кроме того, война, как явление брутальное, жесткое, где настоящим мужчинам приходится выкладываться по полной, где выбор стоит «победить или умереть», отвечала природе его таланта, и на сцене, и в песнях лучше всего ему удавались сильные герои в пограничных ситуациях, вкладывающие в свое дело себя до самого последнего мускула.
Вершинной ролью Высоцкого на таганской сцене стал Гамлет. Он запомнился и публике, и профессиональным критикам именно потому, что Владимир Семенович впервые показал своего героя не мятущимся интеллигентом, никак не могущим принять решения, а сильным, брутальным человеком, волею обстоятельств вынужденного притворяться слабым.
Хотя такой Гамлет нравился не всем. Друг Высоцкого актер и режиссер Иван Дыховичный считал, что лучше всего Высоцкий играл Свидригайлова и Лопахина, а отнюдь не Гамлета. Как ему казалось, «Гамлет – это не совсем его роль. Но именно она запомнилась большей части интеллигенции, критикам… Высоцкий играл Гамлета очень жестко. Это не был сомневающийся, чувствительный Гамлет, что для многих казалось творческим откровением. Так оно и было, и наблюдать за Высоцким в роли датского принца было интересно. Но то, что он играл, далеко от Шекспира, как мне кажется. Для Высоцкого было очень важно показать, что Гамлет – дикий человек, который ест мясо с ножа. Это было интересно. Я помню, кто-то из рецензентов написал: «…это не Гамлет, который думает «быть или не быть», это Гамлет, который думает «убивать или не убивать»… И я действительно не согласен, что это его лучшая роль. Он прекрасно играл Лопахина. Тонко и менее экстравагантно, чем Гамлета. Но это была выдающаяся работа, так же как и Хлопуша… Володя в этих ролях был очень живой, очень легкий. Еще, он прекрасно играл Керенского, эдак куражно! Но люди предпочитают что-то более яркое, впечатляющее…»
Еще, наверное, дело было в том, что Гамлет Высоцкого воспринимался зрителями просто как их современник. Многим хотелось, чтобы именно таким стал советский интеллигент. Но интеллигенты в своей массе брюзжали по поводу власти, но не боролись с ней.
А вот что о Высоцком-Гамлете вспоминал Юрий Любимов: «О Гамлете что я могу сказать… Володя все время ходил, говорил, что он хочет сыграть Гамлета. Когда мы стали репетировать, репетиции шли тяжело и трудно. Оказалось, что он вообще хотел, а конкретно… не очень был готов. Потом, когда был такой тупик в работе, он даже исчез на некоторое время. Потом вернулся, стал очень хорошо работать. Роль свою он совершенствовал до самой смерти. И играл он даже перед смертью. Когда он сыграл последний раз? 18 июля играл и должен был играть 27-го, когда мы отменили спектакль и никто не вернул билеты. Ни один человек. И по-моему, даже деньги никто не потребовал. А над ролью он этой думал, часто мы с ним говорили, потому, что такая же уникальная, как он сам. Были случаи, когда он играл ее совершенно необыкновенно. Один раз, с моей точки зрения, он играл ее гениально – в Марселе. Он пропал. Волею судеб я его ночью нашел. Врачи сказали, что ему играть нельзя. Он сказал, что он будет играть. Дежурил врач. Ведь никто не заставлял. Он сказал: «Я своим долгом считаю – играть». А врач боялся, что у него не выдержит сердце. Во время спектакля я актеров предупредил, что если что-нибудь случится и надо будет укол сделать, то они скажут: «Где Гамлет? Гамлет там. Сейчас он будет к вам доставлен». То есть мы придумали какую-то схему на случай, если нужно будет сделать укол за кулисами… Играл непередаваемо. Совершенно…»
Это Юрий Петрович говорил на вечере памяти Высоцкого в 1982 году. А вот что он поведал в интервью одной израильской газете шесть лет спустя: «Я Володе сказал: «Конечно, отменять «Гамлета» – это дело очень и очень нехорошее для театра, для тебя, меня. Но здоровье твое дороже, поэтому я считаю, что завтрашний спектакль надо отменить». Володя подумал и говорит: «Юрий Петрович, я завтра сыграю». И подписал бумагу. И сыграл на такой высоте, как никогда не играл. Сил у него уже не было таких, запой сказался (про наркотики режиссер деликатно умолчал, да и тогда, в Марселе, ему о наркомании Высоцкого еще ничего не было известно. – Б. С.), поэтому он играл сухо, без вольтажей и прочих штук – божественно играл он. Никогда он так не играл, и его партнеры сразу заметили его состояние, и публика заметила, что совершается что-то необычное».
