Как-то сослуживцы спросили Москвина о новом работнике. Он сначала рассказал известную ему с детства притчу.
Один лавочник решил взять себе приказчика. Пришел к нему наниматься молодой человек. Лавочник сразу же послал его на соседний провиантский склад узнать, почем там сахар. Возвращается парень и говорит, что на складе сахара вовсе нет! Отказал лавочник ему в месте. Нашел другого и тоже послал на склад про сахар узнать. Возвращается тот и говорит, что сахара нет, но чай — отменный, крупный и дешевый, а если пуд взять — на четверть скидку дадут; масло постное хорошее и крупа пшенная; а муку брать не стоит, в других местах такую же дешевле можно взять. Так он про все товары на складе рассказал, за что и был взят на работу.
— Вот и Николая попросишь что-нибудь одно сделать, ну, например, в Наркомпрос подобрать ответственного сотрудника, так он на следующий же день человек на пять, а то и больше справки составит, каждого в них по косточкам разберет, все сильные и слабые места укажет. До него у меня таких работников не было.
Москвин сам был по натуре аскетичным и на редкость трудолюбивым человеком, все свое время уделял только работе, не зная ни отдыха, ни развлечений. Он усматривал такие же качества и у Ежова и поэтому уже через четыре месяца сделал его своим помощником, а потом и заместителем.
…Иван Михайлович собрал бумаги в папку и позвонил Ежову. Через несколько минут Николай Иванович осторожно вошел в кабинет, остановился у двери и сел только после того, как Москвин указал ему на стул.
— Ну что я могу тебе сказать, Николай. Решение состоялось, теперь ты мой заместитель, — сказал Москвин, передавая Ежову папку. — Поздравляю. В таких случаях говорят: принимай дела. Но я тебе не скажу этого, ты и сам во всем здесь разбираешься. Что случится, я тебя со спокойной душой за себя оставлю. Уверен, справишься.
Ежов не произнес ни слова, зная, что Москвин не воспримет лестных слов благодарности, и только улыбался и преданно смотрел ему в глаза. Ежов был очень обязан этому человеку и за перевод в Москву, и за быстрое продвижение по службе. До него дошло, что это его назначение далось Москвину не просто. Не всем в Секретариате ЦК пришлось по душе его предложение. Считали, что Ежов, проработавший всего семь месяцев в аппарате ЦК, еще недостаточно подготовлен для такой ответственной должности. Но Ивану Михайловичу удалось добиться положительного решения.
За короткий период работы в Москве Николай Иванович уже несколько раз успел побывать в доме Москвина. Он очень понравился и супруге Ивана Михайловича, Софье Александровне, которая по-матерински ухаживала за ним за столом, угощая домашней снедью, и ласково называла его «воробушек», наверное, из-за его худобы и маленького роста. Но Николая Ивановича это не обижало. Тогда Москвин и его семья были для него всем.
Ежов становится другом семьи Москвиных. Зять Ивана Михайловича известный писатель Лев Эммануилович Разгон в своей повести «Непридуманное» пишет о своих встречах с Ежовым на квартире у Москвиных:
«Ежов совсем не был похож на вурдалака. Он был маленьким, худеньким человеком, всегда одетый в мятый дешевый костюм и синюю сатиновую косоворотку. Сидел за столом, тихий немногословный, слегка застенчивый, мало пил, не влезал в разговор, а только вслушивался, слегка наклонив голову. Я теперь понимаю, что такой — тихий, молчаливый и с застенчивой улыбкой — он должен понравиться Москвину».
Что же привлекало Москвина в этом неприметном периферийном партийном активисте? Когда Ежов уже был секретарем ЦК, председателем ЦКК и возглавлял НКВД, Лев Эммануилович задал такой вопрос своему тестю.
«Я не знаю более идеального работника, чем Ежов, — ответил ему Иван Михайлович. — Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным — он все сделает. У Ежова есть только один, правда существенный, недостаток: он не умеет останавливаться, Ежов не останавливается. Иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить…»
Наверное, Москвин правильно подметил «существенный недостаток» своего любимца, и если в распределительных структурах ЦК Москвин или кто другой и останавливал Ежова, то потом, когда Николай Иванович возглавил борьбу с врагом народа, он мчался без остановок… до тех пор, пока не сделал свое дело и не стал не только ненужным Сталину, но и потенциально опасным для него.
А во время упомянутой откровенной беседы со своим зятем Иван Михайлович Москвин был уже не у дел. Людей, как известно, Сталин оценивал только степенью личной преданности. И Москвин, который никогда не состоял ни в каких оппозициях, наверное, показался Сталину нелояльным или в чем-то подозрительным. Сначала его убрали из ЦК, перевели в Наркомтяжпром начальником управления кадров, — должность престижная, важная, но не сравнить с прежней. Потом, на XVII съезде, избрали членом бюро Комиссии советского контроля — должность чисто номинальная. А в 1937 году Москвина приговорили к расстрелу. Конечно, Ежов знал об участи своего «крестного отца», но в той борьбе, которую поручила ему партия и ее вождь, он ни перед чем не останавливался. (Доподлинно известно, что Ежов самолично распорядился о репрессировании жены Москвина, Софьи Александровны, той самой, что так любила подкармливать «воробушка»…) Вполне возможно, что до конца своих дней Николай Ежов верил, что, проводя репрессии, действовал исключительно в интересах страны, партии, мировой революции, а не ради окончательного установления личной власти Сталина…
Кроме Москвина, в партийной верхушке у Ежова были и другие «лоббисты». Это, прежде всего, Мендель Маркович Хатаевич и Лазарь Моисеевич Каганович, которые, очевидно, знали его по работе в Гомеле и Витебске, в годы становления там Советской власти. Хатаевич в середине двадцатых годов возглавлял партийную организацию Татарии и в 1928 году, незадолго до своего перевода на должность первого секретаря Средне-Волжского крайкома ВКП(б), официально рекомендовал Ежова на свое место. В письме на имя Сталина и Станислава Косиора (в то время секретаря ЦК ВКП(б) Хатаевич указывал: «Есть у вас в ЦК крепкий парень Николай Ежов, он наведет порядок у «татар», я устал и прошу перевести на другое место».
И возможно, Ежов вернулся бы снова в Татарию для наведения там порядка, но у Сталина появились другие планы в отношении уже известного ему молодого и энергичного заместителя заведующего Орграспредотделом ЦК ВКП(б).
Еще на XV съезде ВКП(б) в 1927 году был провозглашен курс на коллективизацию сельского хозяйства, а в 1928 году был проведен ряд мероприятий по усилению госпомощи колхозам и развертыванию широкой пропаганды идей коллективного сельского хозяйства. Сталин готовил страну к сплошной коллективизации и хотел проводить ее радикальным образом, опираясь главным образом на партийные и советские органы на местах. А для этого нужны были кадры, надежные и проверенные, и главное, преданные Сталину, без троцкистско-зиновьевского душка, которые будут прислушиваться к аргументам правых и не пойдут на поводу у Бухарина, Рыкова, Томского. А подобрать такие кадры могут только твердые сталинисты. Видимо, к таким людям Сталин и его ближайшие в то время сподвижники в партийном руководстве относили и Ежова, доверив ему подбор коммунистов для осуществления планов коллективизации сельского хозяйства, чем он занимался в ЦК почти весь 1929 год. А после Пленума ЦК ВКП(б) в ноябре того же года, на котором было принято постановление «Об итогах и дальнейших задачах колхозного строительства» и решение направить из городов на постоянную работу в колхозы 25 тысяч передовых рабочих (впоследствии на самом деле было направлено 27 519 человек), Ежова откомандировали в Народный комиссариат земледелия, сделав его начальником управления кадров и одновременно заместителем наркома по кадрам. В тот момент это был очень ответственный пост, ведь не зря Сталин говорил, что «кадры решают все», а тем более в деревне в период коллективизации.
