С реки несло прохладой, но Сашке было жарко, видно, температура поднялась, и, как всегда при тепле, зазудело тело.
- Как бы не набралась от меня, - сказал Сашка, осторожно отодвинувшись от Зины. Она тихонько засмеялась:
- Это не самое страшное, Сашенька... Пойдем, милый, пора мне, да и ты, вижу, притомился.
- Есть малость.
И они пошли слитно друг к дружке, и опять Сашка ощущал сладостное колыхание Зининого бедра у своей ноги.
- А меня не погонят от вас в госпиталь какой? - затревожился вдруг Сашка.
- Нет. Но тебе-то в тылу будет лучше, чем у нас...
- Без тебя-то? Нет. Понимаешь, должны же нас сменить наконец. Тогда и на формировании вместе будем. Вот что загадываю.
- Хорошо бы, - вздохнула Зина.
А недалекая передовая непрестанно давала о себе знать то негромким похрипыванием, то взблеском ракет, то красными нитями трассирующих, режущих небосклон.
- Устал, Саша? Замучила я тебя. Не надо бы сегодня ходить, не отдохнул ты еще.
- Ну что ты. Хорошо же было...
- Вот вернемся в палату, уложу тебя, дам снотворного, выспишься как следует, - Зина ласково провела рукой по Сашкиной щеке.
- Небритый я... Да и вообще грязный я, оборванный...
- Будто я не знаю, откуда ты, - махнула она рукой.
- Тут у вас все чистенькие, побритые...
- Ты ж с войны настоящей, Саша, разве я не понимаю, о чем говорить.
- Да-а, - задумчиво протянул Сашка. - Война была взаправдашняя, это ты верно сказала. Видишь, что со мной наделала. Ты уж не обижайся на меня... Усталый я сильно. Очень усталый, - повторил он.
- Глупенький, ты опять о том же. Понимаю я все. Отлежаться тебе надо, отдохнуть...
Последние метры перед селом Сашка насилу шел.
В палате уже все спали - кто храпел, кто подстанывал, а кто и вскрикивал во сне, - только обезрученный сидел на койке, уставившись в одну точку.
- Заверни, браток, - поднял он глаза на Сашку.
Научившись за день справляться с цигаркой одной рукой, Сашка свернул, прижег и, присев рядом, прямо в рот сунул тому самокрутку.
- Вот какие дела, парень... Куда я теперь? Прибило бы лучше... Тебе-то повезло.
- Да, повезло, - согласился Сашка.
Зина оправила ему постель, взбила подушку и сказала:
- Ложитесь, раненый.
Сашка усмехнулся. Да и верно, зачем кому знать, что у них промеж собой.
- Сейчас, сестрица, покурим с товарищем, - ответил он в тон ей, и Зина тоже улыбнулась.
Так он и просидел с раненым, пока тот не докурил, то давая ему в рот цигарку, то отнимая, словно малому дитю соску.
Подойдя к постели, Сашка подивился еще раз. Когда же он спал раздетый до белья да на простыне, дай бог памяти? И оказалось, что с двадцатого ноября, как сел в эшелон на далекой приморской станции, не видел он настоящей постели.
Долго возился он со шнурками от ботинок - заскорузли и пригорели намертво, хоть режь их, - но все же осилил. Но гимнастерку снять позвал Зину. Не лезла забинтованная рука в рукав, хоть и разрезанный, пришлось еще подрезать, а гимнастерка-то хорошая, суконная, теперь одно - выбросить, а жаль. Когда Зина принялась за брюки, Сашка застеснялся, но она ловко стянула их, не дав ему и опомниться, и остался он в бежевом трикотажном белье - неудобно, будто голый, - и нырнул скорей под одеяло.
Зина дала ему выпить чего-то горького, сказав:
- Я тут буду, только выходить придется, у меня в трех избах раненые. Спи, родненький, - добавила совсем тихо. - Спи...
Сашка растянулся на койке блаженно - ну вот, посплю сегодня по-людски.
Гармоника, тихо наигрывавшая целый день, перебирая разные мотивы, сейчас заливалась вовсю - и "Катюшу", и "Синенький платочек", и какие-то вальсы.
- Празднуют штабные-то, - хрипловато и недобро сказал безрукий.
- Шут с ними, пусть веселятся, - равнодушно ответил Сашка.
Это утром, когда Зина сказала об этом, вспыхнуло в нем злое, а теперь разошлось.
- Веселиться-то вроде не с чего... - хмуро продолжил тот, покусывая губы.
- Праздник все же... Ты, брат, не завидуй. Этот пирог на всех. Сегодня они тут, в тылу, а завтра там могут оказаться.
- Тебе-то что, поднесла сестрица выпить. Знакомая, что ли?
- Знакомая. Дадут завтра всем, обещал же комиссар.
- Они дадут... Много тебе на передке водочки доставалось? То-то и оно, добавил он, не дожидаясь Сашкиного ответа.
Думал Сашка, что уснет сразу, но не получилось. И на постели как-то непривычно, и подушка вроде ни к чему, да и рука ныла.
За день не пришлось Сашке о доме подумать, о матери. Занято все было Зиной, а сейчас подумалось - непременно завтра письмо отписать, что раненый он, что в госпитале, чтоб не беспокоилась мать. С передовой он только два письма отправил, да и неизвестно, дошли ли. Если бы не война, осенью сорок первого отслужил бы он кадровую и был бы дома, а дом Сашкин не так уж далеко отсюдова - верст триста. Ерунда расстояние, если с Дальним Востоком сравнить, где служил Сашка срочную.
Но он и не задумывался о том, что может он, пока раненый и вне строя, до дома своего добраться и повидаться с матерью. Слишком дорога для него сейчас Зина, и покинуть ее и в голову не приходило.
Слышится ему, как возится она сейчас в своем закуточке, и сладко ему от ее близости и покойно. Уже засыпая, услышал он Зинины шаги, ощутил на своем лбу ее прохладную ладонь - вот и избыл этот первый тыловой день, оказавшийся для него совсем не легким, а каким-то заботным и сумятным, - и великий покой сошел на Сашку, покой, которого не знал долгие и тяжкие месяцы фронта.
Ничего ему не снилось - ни плохого, ни хорошего, - и потому не понимал он, почему проснулся с тоской, точно такой же, как в тот день на передовой, когда нагрянула на них немецкая разведка.
Еще глаза не открыл, как придавила голову безысходная мысль - не пережить ему эту войну... Потому как в пехоте он и судьба его ясная: передок, ранение, госпиталь, маршевая рота и опять передок. Это если будет везти. А сколько может везти? Ну, раз, как сейчас, ну, два... Но не вечно же? А война впереди долгая. И не избечь ему, что в каком-то из боев прибьет его насмерть.
- Зина... - позвал он тихо.
Но подошла к нему не она, а незнакомая медсестра.
- Что вам, раненый?
- А Зина где?
- Вышла Зина. Что, рана болит?
- Да нет.
- Тогда спите, раненый. - Она отошла, а Сашка полез за махоркой.
Поначалу он не забеспокоился - говорила же Зина, что выходить будет, не одна у нее палата, надо и за другими ранеными приглядеть, - но сон ушел, и, как ни старался уснуть, ничего не выходило.
Мысли смутные он прогнал. Научился он там не давать воли ни тоске, ни надежде. И сейчас вроде бы ни о чем плохом не думал, только хотелось отчаянно, чтоб пришла Зина, прикоснулась опять ко лбу, погладила по-матерински... И может быть, тогда опять обрел бы Сашка покой и безмятежность, но она не шла, и драл Сашка горло дымом "моршанской".
