дневнике, — пригласили на такую же декаду в Польшу (с „Зайцами“), директор театра Мягкий отрезал: „Ты занят в репертуаре. Ни о какой Польше не мечтай!“ Надо сказать, я с этим приговором тут же смирился. А судьба встала на пуант. Ко мне в гримуборную пожаловал чиновник из Министерства культуры и вручил билет: „Вы направляетесь в составе делегации в дружественную страну. Ну, я и поехал…“» Завлит Театра им. Леси Украинки Борис Курицын поведал между тем — спустя годы — о странной версии, согласно которой Борисов будто бы «о поездке руководству театра не сообщил, посчитав, что это сделали чиновники».
Борисова удивило, что письмо в «Советскую культуру» подписали даже ветераны Театра им. Леси Украинки — Лавров-старший и Опалова («Им-то зачем было нужно?»). Кто-то из туговатых на ухо переспросил на собрании: «Куда, куда уехал? В Польшу? Ну это уж совсем свинство!»
«Конечно, — записано в дневнике Борисова, — желание уйти из Леси Украинки бродило давно, подогревалось коллегами с украинскими именами. Рано или поздно это бы случилось, но нужен был толчок, и я дождался его.
Киевскую историю можно считать завершенной, если добавить, что Мягкого вскоре выгнали. Не только за меня, но и за Луспекаева и другие дела».
Всю эту кампанию против Олега возглавил Николай Рушковский, которому Борисов, уже отучившийся в Школе-студии год, помогал как абитуриенту на вступительных экзаменах (учил, например, как надо читать перед комиссией). Он был старше на четыре года, член КПСС, всегда старался выглядеть важным. По инициативе Рушковского группа «обличителей» Борисова совершила поход в ЦК КПУ («И мы, молодые артисты, — говорит Рушковский, — обратились в ЦК, где нас благосклонно выслушали и даже посочувствовали…»). В ЦК им, к слову, сказали, что ничего сделать нельзя: артист поехать обязан — все это проходит по линии межгосударственного культурного обмена. В оправдание свое Рушковский говорит, что не зависть ими двигала, а «обида людей, чьей работой Борисов пренебрег…».
Предательство полностью изменило характер Олега. «Развернуло» на 360 градусов. Он стал совершенно другим человеком, больно переживавшим киевскую историю. Ожидал всего, но только не удара в спину. «Хорошо, что это, — говорит Алла Романовна, — произошло рано. Случилось в молодом еще возрасте. Когда жизнь была впереди, работа была, семья была. А ведь так ведь и пить люди начинают, когда все ломается. Слава богу, Олег был человек с сильным, мужским характером. Он никогда не сплетничал. Никогда ничего не рассказывал, что там — в театре — происходило».
Можно обнаружить в случившемся тогда и немаловажный «плюс»: предательство, его ошеломившее, помогло Олегу Борисову выработать профессиональный иммунитет — независимости от партнеров и режиссеров. Независимости, понятно, условной.
Семена Арановича, когда он собрался снимать на Ленфильме «Рафферти», пугали, что ему в Болгарии и в гостинице «Прибалтийская» не снять Америку, а Борисов — «чисто русский актер». Аранович отвечал: «Мы делаем картину про механизм зарождения предательства. Из русских артистов этот механизм может разобрать по частям только Борисов. И потом — этот механизм существует не только в Америке!»
8 ноября 1979 года Борисов получил в Ленинграде телеграмму из Киева. «Дорогой Олег Иванович, — прочитал, — коллектив Киевского Театра им. Леси Украинки от всей души поздравляет Вас с 50-летием. Мы высоко ценим Вас, замечательного артиста, тонкого художника, обаятельнейшего человека. Со всей теплотой и искренностью примите от киевских друзей самые добрые пожелания счастья, вдохновения, радости…»
Даже намека на извинение не обнаружить. Извинились только двое старых артистов Театра им. Леси Украинки. Юрий Сергеевич Лавров, когда он в должности художественного руководителя театра приезжал в Ленинград уговаривать Борисова вернуться в Киев, и Евгения Эммануиловна Опалова. «Когда в 75-м мы привезли „Генриха“ на гастроли в Киев, — рассказывал Олег, — Евгения Эммануиловна позвонила мне в гостиницу: „Олег, я сейчас в больнице… Счастлива, что узнала ваш номер. Я бы хотела, чтобы вы простили меня за то письмо — больше ничего в этой жизни мне не нужно“. Как не простить?..»
«С уходом из Леси Украинки, — говорил Борисов, — все получилось как-то само — с крыла храма я не бросался». Друг Олега, Виктор Платонович Некрасов, говорил ему, что «Киев — очень мстительный город, в котором потрясающая флора, но вот фауна… Мстят каждому, кто захочет повыше прыгнуть». Некрасов предупреждал Борисова, что этот замечательный город, который оба боготворили, не терпит тех, кто поднимается над общей массой, и Олег очень скоро осознал справедливость этих слов.
«Очень противно мне стало в Киеве, — из письма Леонида Викторовича Варпаховского Елене Сергеевне Булгаковой от 22 февраля 1957 года. — Все абсолютно уверены, что я никуда не уеду из Киева; можно ли добровольно покинуть чудо-город?! Они забывают, что кроме Киева есть… люди, погубившие „Турбиных“… Бежать непременно, во что бы то ни стало!»
«На Украине, — говорил Олег Иванович в „Кинопанораме“ Виктору Мережко, — долбают все, что связано не обязательно с хорошим, но вот если ты русский, то и тогда было отношение такое — чуть-чуть все-таки не наш. Не наш. Русский. Не наш. Вот если бы был Борисенко, тоды мабуть».
Когда из театра уходил Михаил Федорович Романов, он, никогда прежде к Борисовым не приходивший, зашел к ним домой на бульвар Шевченко — без звонка, без предупреждения. Прощаться. Сел прямо в прихожей: «Уезжаю в Москву. А в общем — в могилу… Конечно, у вас, Олег, другая ситуация — вы молоды… Но я вам тоже советую: уезжайте отсюда, пока не сожрали…» Весь вечер пил, не пьянея, и все время молчал. В Москве он вскоре, в сентябре 1963-го, умер. Похоронен на восьмом участке на Новодевичьем кладбище. На десятом участке с 1994-го покоится и Олег Борисов.
Надо полагать, ради желания «поиграть с совпадениями», время от времени последним спектаклем Борисова в Театре им. Леси Украинки называют спектакль «Последние», в котором Олег играл Петра. Это не так. Последним для артиста киевским спектаклем, который поставил Михаил Романов, стал «Лес», где Борисов играл Счастливцева.
Михаилу Федоровичу Романову, Константину Павловичу Хохлову, Михаилу Михайловичу Белоусову, Виктору Михайловичу Халатову Олег Борисов навсегда благодарен — и не раз подчеркивал это — за бесценную помощь при его актерском становлении.
Глава шестая
Дружба с Некрасовым
Однажды вечером Олег выходил из театра после спектакля. На знаменитой лавочке возле служебного входа сидел человек. Когда он увидел Борисова, встал, протянул руку: «Я Некрасов, Виктор Платонович, писатель. Вы мне нравитесь как актер. Я хочу, чтобы вы играли главную роль в моей картине. Она будет называться „Город зажигает огни“. По моей повести „В родном городе“».
В тот вечер Олег играл в постановке «В поисках радости». Виктор Платонович сказал ему: «Смотрю уже несколько ваших спектаклей (Некрасов видел еще Петра в „Последних“. — А. Г.), мне кажется, я
