Константин Устинович Черненко. Агония
Полоса реформ, перестройка могла бы начаться сразу после смерти Андропова. Судя по косвенным данным, он думал о смерти (даже спрашивал, сколько ему осталось жить, но его из человеческой жалости, а отчасти, может быть, и трепета перед «вождем» обманывали, говорили, что несколько лет) и, наверное, думал о преемнике. Незадолго до кончины у него состоялась, как я слышал, продолжительная встреча с Устиновым – он был тогда самым влиятельным, сильным человеком как по характеру (напористость, даже наглость со всеми, кто ниже, являлась отличительной чертой большинства «сталинских министров», тем более из оборонной промышленности), так и в силу того, что за ним стояло много дивизий. Громыко, например, сам человек напористый, перед Устиновым робел. Тем более это относилось к другим членам тогдашнего Политбюро. Потому, наверное, именно Устинову принадлежало последнее слово в решении вопроса о преемнике. Думаю, хотя подтвердить это ничем не могу, Андропов обсуждал с ним этот вопрос и, уверен, не мог рекомендовать Черненко – он, наверное, называл Горбачева.
Почему же Устинов не внял этому совету, не прислушался даже к мнению врачей? (Чазов, с которым я возвращался с Красной площади после похорон Черненко, клялся, что предупреждал год назад членов Политбюро, что Черненко безнадежно болен, неработоспособен, скоро умрет и потому назначать его на пост лидера нельзя.) Думаю, из очень корыстных побуждений: он сам, человек уже старый и больной (через полгода Устинов умер), наверное, боялся молодого и энергичного Горбачева, комфортнее чувствовал себя с умирающим Черненко. Догадку эту подтвердил и тогдашний помощник Андропова А.И. Вольский, который в интервью «Литературной газете» 4 июля 1990 г. рассказал: «Помню, в день Политбюро, после смерти Андропова, идут мимо нас в зал Устинов с Тихоновым. Министр обороны, положив руку на плечо премьер-министра, говорит: «Костя (т. е. Черненко. – Г.А.) будет покладистее, чем этот…» Горбачев, значит. Вот как решился вопрос о лидере великой державы».
Эти же чувства могли разделять и некоторые другие. Еще раз выявилась несостоятельность политических механизмов, сложившихся в нашей стране.
* * *
Что представлял собой Черненко? В общем, чтобы ответить на этот вопрос, не надо было очень хорошо знать его лично и по работе или вести серьезные исследования его деятельности. С ним все было ясно, очевидно, совершенно прозрачно.
Лидером стал профессиональный канцелярист, а не политик, канцелярист среднего пошиба, бюрократ. Его настоящим потолком был уровень заместителя заведующего общим отделом ЦК КПСС или заведующего канцелярией Верховного Совета СССР – Верховного Совета, который был больше церемониальным, чем рабочим органом, тем более не верховным органом власти.
Пользы от Черненко как руководителя, хотя он, возможно, был порядочный, не злой человек, ждать не приходилось, а зла он мог принести много – если бы, конечно, имел больше времени и был поздоровее. Фактор здоровья важен не просто в том плане, что он лично, собственноручно мог бы больше сделать, а прежде всего в том, что его бы принимали всерьез, боялись и слушались окружающие, старались под него подладиться, не колебались бы перед лицом близящихся перемен.
Реально же все понимали, что речь идет о переходном, очень кратковременном правлении. Одни делали вывод, что надо пройти через этот период с минимальными потерями и по возможности готовиться к тем серьезным переменам, которые в стране назрели и перезрели. К их числу, несомненно, относился М.С. Горбачев; он стал фактически вторым секретарем ЦК КПСС – это было легко распознать, поскольку он вел заседания секретариата ЦК, а в отсутствие Генерального секретаря – и заседания Политбюро (Черненко из-за болезни почти не присутствовал), и был не только добросовестен – делал все, что мог, чтобы заржавевшая машина управления страной все же функционировала, проявляя при этом лояльность в отношении больного Генерального секретаря.
Вместе с тем М.С. Горбачев в течение этого года, насколько я могу судить, очень много работал, постоянно встречался со специалистами из разных областей, слушал их, нередко с ними спорил, формируя и уточняя свою позицию по основным вопросам внутренней и внешней политики.
Только после смерти Брежнева Горбачев счел возможным открыто проявить интерес к внешнеполитическим проблемам. Думаю, потому, что такой интерес секретаря ЦК, занимающегося сельским хозяйством, воспринят был бы окружающими как заявка на лидерство. При Андропове он перестал этого опасаться, а при Черненко просто вынужден был активно включиться в международные дела. Визиты во главе парламентских делегаций в Канаду (1983) и особенно Великобританию (1984) были, пожалуй, наиболее заметными его внешнеполитическими акциями в те годы. В месяцы черненковского периода, месяцы агонии застоя, вокруг Горбачева постепенно собиралась группа людей, поддерживавших идеи обновления, политики, которая потом получила название перестройки.
Основная часть руководства – члены и кандидаты в члены Политбюро, секретари ЦК – как я мог понять, в этот период затаились в ожидании. Исход – близящаяся кончина Черненко – не вызывал сомнения, и тем не менее у многих брало верх желание «жить, как всегда» – в обычных повседневных делах, а подчас и интригах, которым перед лицом предстоящих крутых перемен грош была цена.
А некоторые, судя по доходившим слухам, не имея на то никаких оснований, маневрировали в надежде стать преемниками смертельно больного руководителя, так сказать, примеряли на себя «горностаевую мантию». Да и можно ли их всерьез винить; практически каждый – Гришин, Романов, Громыко – мог себе сказать: а чем я хуже Черненко? Эти настроения были очевидны, они стали главным предметом разговоров и очень негативно влияли на общественную мораль.
* * *
Вспоминая тогдашнюю ситуацию, я могу оценить ее как полное безвременье, предельный упадок, символом которых стали два появления на телеэкранах в начале марта 1985 года умирающего, поднятого со смертного одра и под руки подведенного к объективу телекамеры Черненко. Насколько я знаю, инициатива принадлежала лично Гришину, а не секретариату ЦК. Во всяком случае, Горбачев, которому я высказал свои негативные эмоции после первой передачи, просто ничего не знал – передачу он накануне не смотрел. Эти кадры обошли весь мир, по много раз прогонялись по телевидению как, видимо, желанное для наших недругов свидетельство нашей немощи, даже агонии.
Отчаянное состояние дел было очевидно вроде бы всем, и трудно поверить, что в тот период находились все же люди, пытавшиеся сделать ставку на Черненко, строить на нем, я бы даже сказал на его немощи, свои честолюбивые планы, а может быть, и свою карьеру. Но такие люди были. Среди них я прежде всего хотел бы назвать Р.И. Косолапова – тогда главного редактора журнала «Коммунист», до этого долгое время работавшего в отделе пропаганды ЦК КПСС, депутата Верховного Совета СССР. Ему Черненко – не знаю уж почему – безгранично верил, считал его самым выдающимся идеологом и теоретиком, постоянно держал около себя. Косолапов вместе с некоторыми помощниками и приближенными Черненко вел себя смело, даже вызывающе. По взглядам своим Косолапов был, пожалуй, догматическим (хотя и грамотным, в смысле знания ортодоксальных цитат), начитанным сталинистом, и старался, благо должность главного редактора теоретического и политического журнала ЦК КПСС давала такую возможность, пропагандировать и распространять эти свои взгляды. Это меня, собственно, не удивляло, так как было для того времени даже естественно. Чего я не мог понять, так это его надежды использовать близость к Черненко, чтобы сделать карьеру, стать «главным» идеологом партии, пробиться в руководство.
