— Мичман Волончук!.. — услышал я свою фамилию. Будь же ты неладен! Вот всегда так. Тебе хочется одно, а получается совсем другое.
— Главный старшина Земцов!.. Старшина первой статьи Тополов!.. Сержант Морозов!.. Младший лейтенант Цыганков!.. — продолжал читать батальонный комиссар. [71]
Но я его уже почти не слушал. Значит, мне все же нужно уходить... А может быть, еще не поздно попытаться добиться изменения этого решения?
Остаток дня я провел в поисках наиболее убедительных аргументов, которые собирался выложить в пользу необходимости исключить меня из состава вновь сформированной группы и оставить в Севастополе. А вечером, дождавшись возвращения из разведотдела штаба флота батальонного комиссара Коптелова, назначенного командиром этой группы, я пошел к нему поговорить по душам.
В крохотном закутке, занимаемом Коптеловым, в подземелье собора, на холме в центре Севастополя, где размещалось управление отряда, было полутемно. Услышав стук и легкий скрип открываемой двери, Василий Степанович оторвался от лежавшей на столе развернутой карты. Был он без кителя и, держа в одной руке коптилку, а в другой циркуль, занимался, по-видимому, какими-то расчетами.
— Это ты, товарищ Волончук?.. Ну, заходи, заходи, гостем будешь, — приветливо встретил меня батальонный комиссар. — Ты уж, брат, извини. Я тут совсем по-домашнему...
Среднего роста, плотный, Коптелов, хотя ему в ту пору перевалило уже за добрых тридцать, выглядел очень молодо. В прошлом хороший спортсмен, он поражал нас своей выносливостью. Василий Степанович, казалось, не знал, что такое усталость. Во всяком случае, в длительных пеших походах — а они у нас бывали довольно часто — мы, по возрасту куда моложе батальонного комиссара, случалось, готовы были уже, как говорят, «языки на плечо положить», а он шел и шел как ни в чем не бывало.
К нам в отряд Коптелов был назначен в начале 1942 года, после героической гибели батальонного [72] комиссара Латышева. До этого Василий Степанович воевал под Одессой, командуя 4-м добровольческим отрядом моряков. В Крыму этот отряд входил в состав 25-й Чапаевской дивизии, защищавшей Севастополь.
Завоевать уважение и любовь разведчиков после такого человека, как Ульян Андреевич Латышев, было не таким-то простым делом. Но Коптелову это удалось, ибо он был мужествен в боях, внимательно, по-отечески заботился о каждом разведчике. Всегда спокойный, не теряющий присутствия духа в любых испытаниях, Василий Степанович обладал чудесным даром поддержать человека в трудную минуту чутким дружеским словом, подбодрить веселой шуткой, когда на душе было особенно тяжело, личным примером воодушевить в решающую минуту боя на ратный подвиг. Недаром матросы и старшины между собой называли батальонного комиссара не иначе как батя. Он действительно был настоящим отцом большой дружной семьи разведчиков. И когда в декабре 1942 года Коптелов погиб, наш отрядный поэт Борис Калмыков сложил о своем комиссаре песню. Как поэтическое произведение она была далеко не совершенна, но зато написана от чистого сердца, и, подобрав мотив, наши разведчики любили ее петь. Часто вечерами в базе собирались мы возле баяниста, и запевала начинал, а все подхватывали как припев две последние строчки каждого куплета.
Далеко, далеко за горами,
Где огнем пламенеет закат,
Там, где шепчется берег с волнами,
Шел в тылу у врага наш отряд.
С нами ловкий, отважный и смелый Боевой командир и отец По прозванию «батя» — Коптелов, — Весельчак, легендарный храбрец.
В грозных схватках сдвигает он брови
И горят его гневом глаза.
Для бойцов своих — ласковый батя,
А для фрицев — огонь и гроза.
Любят батю ребята недаром,
Каждый скажет сердечно тебе:
«За таким, как у нас, комиссаром
Никогда не бывать нам в беде». [73]
Слава пусть об отважном и смелом
В целом мире, как гром, прогремит.
Твой отряд, легендарный Коптелов,
Все сметет, всех врагов победит...
...Идя к Василию Степановичу просить, чтобы меня оставили в Севастополе, я был уверен, что он поймет меня и поддержит.
— Садись, мичман. Что хорошего скажешь?..
Я торопливо, опасаясь, как бы не забыть чего-нибудь в заранее приготовленной «речи», выложил ему свою просьбу:
— Для многих из тех, кто здесь остается, это просто город. Наш, советский, за время обороны ставший близким и дорогим, но все же только город. А для меня Севастополь — это родной дом. Здесь жила моя семья. Народились мои дети... Поэтому фашисты не просто в Севастополь, а в мой родной дом хотят ворваться. И поймите, не могу я отсюда уйти. Не могу и не хочу...
— Это ты, Федор, хорошо сказал: «Фашисты не только в Севастополь, а в мой родной дом хотят ворваться...» — Василий Степанович походил по своему закутку — три шага от стола до двери и обратно, — а потом привычным жестом отбросил назад падающие на лоб волосы и снова присел рядом со мной. — По-человечески тебя можно понять. Но ведь на войне, кроме слов «не могу» и «не хочу», есть еще одно важное слово:»Нужно!» Вот и на этот раз нужно, чтобы ты, я и все, кто зачислен в состав группы, ушли из Севастополя на Тамань. Есть приказ. Мы, матросы Родины, обязаны его выполнять...
Долго еще беседовали мы с Коптеловым, и я ушел от него успокоенный. Видимо, там, на Тамани, мы действительно были нужнее, чем здесь, в Севастополе.
Следующей ночью наша группа покидала город. Горячее братское прощание с теми, кто оставался защищать Севастополь. Короткий путь от здания школы, где размещался отряд, до Телефонной пристани, у которой стояли две подводные лодки. На них нам предстояло совершить переход в Новороссийск.
С командиром лодки, на которой шел я с группой разведчиков, мы познакомились еще до войны (с кем не приходилось иметь дело начальнику шхиперского склада [74] тыла!), и он разрешил мне до погружения оставаться ни мостике.
Днем, как обычно, противник яростно обстреливал город. Ему отвечали наши батареи. Но к вечеру перестрелка прекратилась, и стало так тихо, как это редко случалось в Севастополе с начала обороны. В центре города и на Корабельной стороне что-то горело, и темно-красные вспышки кровавыми бликами отражались в воде. Нагромождения камней, остовы печных труб, торчавшие среди разрушенных зданий по берегам бухты, казались на фоне пожарищ особенно зловещими... Что сделал проклятый враг с нашим красавцем Севастополем!..
