Концерт также устроился здесь как бы сам собой и, кроме того, что доставил мне порядочную сумму, прием был особенно радушный. Общество было самое сердечное, меня чествовали, угощали и взяли с меня слово, что на обратном пути из Кушвы я дам другой концерт.
Кушва не более, как простая, хотя и большая деревня. Меня ожидали и отвели мне особенный домик, хотя нероскошный, но все в нем было чисто и хорошо. Здесь также устроили концерт. Конечно, вся интеллигенция Кушвы была в концерте. Кроме того, устроены были в честь меня три вечера. В этом уголке, на окраине европейской России, сделан был мне такой радушный прием, что я никогда не забуду его.
Когда я уезжала из Кушвы, мне было необыкновенно грустно; во всяком другом городе, прощаясь, приходило все-таки в голову — почем знать, быть может, и в другой раз еще побываю, но здесь, я чувствовала, что прощаюсь навсегда с радушными, добрыми людьми этой далекой, как будто неведомой страны[5].
Отсюда я возвратилась в Нижний Тагил. Там все уже было готово для второго концерта. На другой день после него сделан был в громадной зале обед. Вся зала уставлена была цветами, шампанское лилось рекой за мое здоровье, при чем выражались пожелания хорошего пути и т.д.
По возвращении в Екатеринбург, я нашла, что дело мое кипело: хоры были почти уже выучены, артисты — любители готовы. Начинались репетиции «Трубадура», а затем спектакли, пять подряд (не более как через день) и каждый раз театр полон.
Все пять спектаклей сошли замечательно удачно — для такого города как Екатеринбург, Капельмейстер был итальянец, оркестр прекрасный. Костюмов, правда, не оказалось, но мы сумели все сделать эффектно и дешево. Коленкор и Манчестер играли у нас роль шелковых материй. Перья для шляп, и белые и серые, делались из бумаги и т.д.
Между тем, начались порядочные морозы и стал выпадать снежок; был конец октября. В Тюмени, где я дала два концерта приходилось позаботиться о возке, потому что санная дорога устанавливалась. Приискать для меня возок было дело нелегкое; чтобы сохранить мой голос в холода, которые должны были все усиливаться, надо было приискать возок с наибольшими удобствами. Но когда судьба начнет покровительствовать человеку, то ему удается все, — так было и в этом случае. Мне сообщили, что продается сделанный для выставки в Москву, но опоздавший на нее какой-то особенный возок. При осмотре, он оказался просто чудом по удобству и по отделке. Сверху он был обтянут лосиной кожей, окна опушены медведем; двойные отводины, сделанные таким образом, что возок не мог опрокинуться; внутри обит синим репсом; ручки, крючки, кнопки из слоновой кости; внутри два фонаря и зеркало; рамы двойные. Одним словом, я нашла всевозможные приспособления для удобства и предохранения от холода, как будто возок был заказан нарочно для меня. Стоил он 350 рублей. Тарантас мой приняли за 150 рублей, так что мне пришлось доплатить всего 200 рублей. В Иркутске же, когда я приехала туда и возок оказался мне ненужным, мне дали за него, не спрашивая цены, 750 рублей.
Выехав из Тюмени в таком роскошном возке по первопутку, я благополучно приехала в Омск. Генерал-губернатором Западной Сибири был тогда генерал-адъютант Казнаков. Я сделала всем визиты и получила их обратно. В это время здесь происходило открытие театра. Генерал-губернатор ввел меня в свою ложу и этим обратил общее внимание на меня.
После второго акта раздавались афиши на мой концерт и того, кто раздавал их, буквально сбили с ног. В афишах было сказано, что билеты можно получать на следующий день с 9-ти часов утра в гостинице, где я остановилась. С 8-ми часов публика уже осадила гостиницу и произошла страшная давка.
Я дала шесть концертов. В последний, для прощанья, я назначила между прочими вещами мазурку Контского и из «Жизни за царя» — «Бедный конь в поле пал» — из четвертого акта. В Омске было очень много ссыльных поляков и они так обрадовались, услышав свой национальный танец — мазурку, что устроили мне целую овацию. Во втором отделении, когда я стала петь из «Жизни за царя» со стороны русских явилось как будто соревнование в выражении восторга, и я должна была повторить всю арию по требованию публики. Не помню, чтоб когда-нибудь еще принимали меня с таким восторгом; зала буквально дрожала от рукоплесканий и криков.
В промежутках между концертами я была приглашаема на разные вечера к тамошней аристократии.
Проводы мои из Омска были самые радушные. Мне надавали, по обычаю сибиряков, целую массу провизии на дорогу. Кадку замороженных щей по тарелкам, так что можно было удобно разогревать их, пельменей, жареных пулярдок, разных вин, и много другого в этом роде, так что некуда было класть. Гостеприимство сибиряков как в этом, так и в других отношениях, выразилось в полной силе.
По выезде моем из Омска, пошел сильный снег с ветром и на следующей же станции ямщики советовали мне повременить: «Такой снег, — говорили они, — и видно что-то готовится, а ехать степью, где только один кустарник». Но я очень торопилась, хотелось подвигаться все дальше и дальше и так как я была не одна, а со спутником, то и решилась ехать. Возок был запряжен четверкой лошадей, переезд предстоял в 26 верст. Ехали, ехали, вдруг останавливаемся на половине дороги. Ямщик хлещет лошадей, возок ни с места. С четверть часа бился он таким образом, наконец, подходит, отворяет дверцу и говорит: «Вылезай барин и барыня». Мы самым покорным образом исполнили его требование. Ветер валит с ног, снег засыпает глаза, ураган страшный, метет так, что на аршин от себя ничего не видно. Далее последовало новое приказание ямщика: «Ты барин держи вожжи, я буду хлестать лошадей, а ты барыня иди сзади подпирай возок». Мы беспрекословно исполнили его приказание, думая, что все это, наконец, поможет. Но не смотря на все старания, мы не двигаемся с места. Насколько теперь это кажется смешным, настолько тогда было печально. Мы спрашиваем, что теперь делать? Ямщик, не желая даже отвечать, поступает самостоятельно: откладывает лошадей, садится на одну из них, других берет за повод и объявляет, что приведет новых лошадей с людьми, чтобы стащить возок. Таким образом, мы остались одни среди степи и в величайшем страхе, тем более, что, как мне было известно, местные киргизы не редко нападали на проезжающих, пользуясь подобными случаями. Но делать было нечего, надо было покориться необходимости и ждать.
Для предохранения от холода я выпила вина, благо оно со мной было. Я. стояла с одной стороны возка с револьвером в руках, с другой стороны мой спутник. Ждем час, два, прождали часа четыре, утешаясь тем, по крайней мере, что так как возок в течение этого времени почти совершенно занесло снегом, то уже можно было менее опасаться нападения; но невольно закрадывалось сомнение — найдет ли нас ямщик. Наконец, часа в три ночи послышались голоса. В первую минуту сделалось страшно и вместе явилась надежда. Наконец, о радость — видим лошадей и людей! Начинаются переговоры. Просят 25 руб., чтобы вытащить возок. Конечно, я спешу отвечать: «Отрывайте, и сейчас же получите деньги». Они требуют деньги вперед. Хотя я и не доверяла им вполне, но приходилось согласиться на условия. Действительно, не легко было стащить возок. Запрягли шестерку лошадей и шесть человек толкали возок сзади, но он ни с места. Полозья так врезались в землю, что пришлось опять отпрягать лошадей, отрывать полозья и подложить под них жердь. Тогда только шестеркой лошадей сдвинули наконец возок.
