Генерал-губернатор советовал мне сойтись с театром, так как наступила масленица и я, взяв театр по 400 рублей за спектакль, в течение недели могла иметь 3,200 рублей. Так я и сделала. Кроме того, мне было предоставлено право давать концерты в театре в течение всего поста.
Но тут меня постигло несчастие: перед последним спектаклем, когда ставили «Русскую Свадьбу», я почувствовала простуду. Исполняла я роль боярина Хрущева. Хочу взять ноту и не могу, — голос пропал совершенно. Я получила страшный бронхит и, вместо того, чтобы в течение всего великого поста давать концерты, прохворала вплоть до мая месяца. Все лучшие иркутские доктора терялись и думали, что я должна погибнуть. Я была в большой опасности и вся интеллигенция Иркутска была озабочена тем, чтобы спасти меня во чтобы то ни стало. Говорили: «Сохрани Бог, если она здесь умрет, первый раз такая артистка заехала в Сибирь, и будет настоящим пятном для сибиряков, если мы не спасем ее». Действительно, заботы обо мне и уход были таковы, что, может быть, благодаря именно этому я осталась жива; в то же время еще две барыни захворали бронхитом и обе умерли. Ко мне приглашали телеграммами из других городов врачей, которые почему-нибудь считались особенно хорошими. Так дотянули меня до мая. Мне ужасно хотелось перед отъездом дать прощальный концерт. Конечно, я была еще очень слаба, но концерт все-таки состоялся с участием любителей. Публика была так благосклонна, что осыпала меня подарками. Между прочими вещами, мне поднесли: браслет, брошь, соболей на шубу, серебряный чайный сервиз. Здесь я продала мой прелестный возок и приобрела тарантас. Доктора объявили, что после такого бронхита возможно ехать только за Байкал.
Кто бывал в Сибири, тот знает Байкал. Тамошние жители обижаются, когда его называют озером и сами зовут его морем. Оно имеет ту особенность, что во время бурь ни один пароход не может пристать к берегу и должен находиться в открытой воде, чтобы не быть разбитым. Озеро это можно назвать бездонным котлом, сколько раз ни пробовали измерять его глубину, в некоторых местах, но не могли достать дна; так по крайней мере говорят там. Бурность озера внушает такой суеверный страх в туземцах, что они называют его Святым морем и передают о нем множество разных легенд. Байкал отстоит от Иркутска в 60 верстах. Дорога к нему идет по берегу быстрой, необыкновенно красивой по чистоте воды и живописности берегов Ангаре. Она вытекает из озера, через пороги, за которыми открывается громадная масса вод озера. До станции Листвиничной на Байкале, где находится пристань, меня провожали в нескольких экипажах. Пароход отходил в 4 или 5 часов утра. Все общество дожидалось, когда я сяду на пароход, и оставалось на берегу, пока он не скрылся из виду, при чем мы взаимно разменивались приветствиями.
Переезд через Байкал был удачный. За озером все уже было покрыто зеленью. Мы направили свой путь в Кяхту. Наступило лето, а с ним страшные жары. Казалось, что о концертах не могло быть и речи. Вся Кяхта перебралась на дачи по речкам Кирону и Чикою. Здесь же мне предложили и дачу. Я дала два концерта за городом и два в городе.
Гостеприимство оказывалось мне чрезвычайное. Между прочим, в пограничном китайском городе Маймачине мне устроили у китайцев настоящий китайский обед. Особенность его заключалась в том, что на большом столе поставлено было, в маленьких блюдечках, сто перемен разных кушаньев. Замечателен был поросенок, зажаренный особенным образом и поданный целиком на большом блюде. Мне потом показывали, как целый поросенок протыкается вертелом и человек двенадцать китайцев поворачивают его и в то же время опахивают веерами, для того, чтобы жар попадал на него ровно; корочка у такого поросенка выходит необычайно вкусная. На обеде, мне было подарено несколько ваз и китайский альбом. В Маймачине мне показывали национальный китайский театр. Оркестр составляли: дудки, цимбалы, разные струнные инструменты, бубен и т. п., каждый музыкант дудил, или бил в свой инструмент как попало. Хаос выходил невообразимый. При этом, на сцене актеры страшным образом ломались.
Когда я очутилась на воздухе, то почувствовала, что меня точно выпустили из какого-то ада.
На другой день я покинула Кяхту и направилась в Читу.
Здесь мне была приготовлена квартира у адъютанта военного губернатора Забайкальской области, Педашенко. На другой день я поехала с визитом к губернатору, который меня знал еще по Петербургу. Встреча была радушная и, конечно, тотчас же было устроено все для концерта. Через два дня состоялся концерт, а на другой день, по просьбе публики, второй, в небольшом театре этого миниатюрного городка. В ложах и партере преобладал военный элемент, что меня необыкновенно обрадовало, напоминая Петербург, тем более, что нашлось много знакомых офицеров. Прием мне был, можно сказать, триумфальный. Один из моих старых знакомых даже поехал со мной до Нерчинска, чтобы еще раз услышать мое пение.
Из переезда моего от Кяхты до Нерчинска в моей памяти остался один случай: перед Нерчинском есть громадные горы. Проезжая через них, меня чуть было не постигло большое несчастие: тарантас, запряженный четверкой лошадей, тащился на самую крутую из этих гор, кажется седьмую. Была ночь. Вдруг, ямщик соскакивает с козел, заметив, что лошади пятятся назад. Читатель, конечно, знает, какая угрожает опасность, когда лошади не могут сдержать экипаж в гору; бывали примеры, что и лошади и тарантас летели в таком случае кувырком с горы. Предвидя опасность, я вскакиваю со своего места, хватаю возжи, неистово кричу (вот тут мой голос пригодился), беру немного вправо, потом влево; лошади напрягают все силы, втаскивают экипаж на веринину горы и останавливаются. Подходит ямщик и говорит: «Вот так барыня, спасла себя и лошадей!» Когда приходилось мне рассказывать кому-нибудь об этом случае, то все говорили, что не поступи я так энергично, со мною могло бы произойти большое несчастие.
В Нерчинске существовало отделение Музыкального Общества под покровительством известного Бутина, любителя искусств и литературы. Он же предложил мне по приезде моем в Нерчинск помещение у себя. Признаюсь, что когда я взошла в квартиру, назначенную мне, то испытала ощущение, которое уже давно не приходилось испытывать. Мне отданы были две роскошно меблированные комнаты с балконом в сад, который мог сравниться только с самыми замечательными садами Европы. Весь в цветах, растения теплого климата, даже тропические, как, например, лавр, потом кедры, лиственницы; одним словом собрание европейских и азиатских растений. Здесь я оставалась две недели, и дала четыре концерта. В маленькой консерватории Бутина оркестр был настолько хорош, что мог мне аккомпанировать всю сцену из «Жизни за царя», также из «Рогнеды» и «Пророка». Нельзя передать всего восторга, который пришелся на мою долю в Нерчинске, потому что публика услыхала пение мое под аккомпанемент оркестра. Впечатление было такое, что мой портрет повесили на вечные времена в залах Музыкального Общества, а от оркестра мне был поднесен венок и фотография всего оркестра, собственно для меня сделанная. Такая же группа поднесена была мне в Екатеринбурге от оркестра. Обе эти группы хранятся у меня, как приятное воспоминание.
