При этих мыслях у меня возникает почему-то тёплое чувство к моему соседу, и я подношу к его глазам карту и показываю на озеро, которое мы сейчас пролетаем. Мне хочется, чтобы он понял и оценил, как точно я, штурман корабля, веду самолёт по намеченному пути.
Самолёт с набором высоты наползает на густые чёрные облака. Солнце давно уже зашло. Быстро наступает темнота.
- Михаил Васильевич, нельзя за облаками летать. Потеряем детальную ориентировку. Цели не найдём.
- Ничего, Саша, облака скоро кончатся, вон там впереди что-то чёрное виднеется, это и есть, наверное, граница облачности.
- Федорищенко, смотреть вперёд внимательно, при появлении разрывов или границы облаков докладывать мне.
- Есть, товарищ штурман, докладывать всё, что касается облаков.
Справа, далеко на горизонте, где обрывались облака, чернеет земля. Видны густые артиллерийские вспышки и разрывы зенитных снарядов. Там Тула. Она отражает натиск фашистских зверей.
- Ну как, Федорищенко, не видно впереди конца облаков?
- Нет, товарищ штурман, всё по-старому, ни разрывов в облаках, ни конца облаков не видно.
- Михаил Васильевич, давайте снижаться, да пойдём низом.
- Хорошо, - буркнул неохотно Водопьянов, который не любил полётов под облаками, и, обращаясь к Мосалеву, приказал:
- Давай, Петро, на снижение веди, да поаккуратней в облаках, шуруй, поменьше виражи закладывай.
- Есть, аккуратно в облаках шуровать, - бодро ответил Мосалев и, отдав штурвал от себя, направил машину в густые облака, отчего в самолёте и вокруг него стало совсем темно.
Мой сосед закрыл блокнот, сунул его куда-то вместе с карандашом и, пощупав на груди парашютное кольцо, как бы проверяя его наличие, крепко ухватился за что-то руками, приготовляясь к полёту со "снижением" в облаках.
- Курс! Курс выдерживай! Куда ты всё влево забираешь? Что у тебя, левая нога длиннее правой? - кричу Мосалеву.
- Да нет. Одинаковые. Это я немножко зазевался, - виновато проговорил Мосалев, исправляя курс самолёта.
С 5200 метров мы начали снижение в облаках при температуре минус 16 градусов. На высоте 3000 метров началось обледенение самолёта. По кабине застучали срывающиеся с винтов куски льда.
- Мосалев, быстрее снижайся. Чего ты тянешь кошку за хвост? Давай выходи быстрее. У меня все стёкла льдом побьёт.
- Не имею права. Выполняю приказание командира - аккуратно и осторожно шуровать в облаках.
- Ладно, Петро, снижайся побыстрее, а то, чего доброго, ещё без штурмана останемся, убьёт его куском льда, - сказал Водопьянов.
- Есть, быстрее выходить из обледенения, - проговорил Мосалев и пустил вниз машину так, что кругом в темноте всё засвистело.
- Как, Саша, скоро дойдём до цели? - спросил Водопьянов.
- Минут через десять.
Внимательно слежу за температурой и высотомером, стрелки которых двигаются в сторону нулей.
- Как же мы будем бомбить? Высота-то у нас будет малая? - спросил Водопьянов.
- Ну, если мы с такой высоты будем бомбить, это ещё хорошо. Я боюсь, что у нас над целью вообще никакой высоты не будет, - ответил я и крикнул Мосалеву: - Петро, давай теперь потише снижайся, обледенение прекратилось. Скоро конец облакам. Стрелки, смотреть внимательно вниз, искать землю.
- Есть, искать землю внизу, - весело ответил Федорищенко.
Высота 500 метров... 400 метров... Всё так же темно кругом, темно в самолёте.
- М...да... - мычит Водопьянов. - Саша, с этой высоты нам бомбить, пожалуй, нельзя. Подорвёмся на своих.
Меня самого, признаться, мучили сомнения, на какой минимальной высоте у меня не дрогнет рука нажать на боевую кнопку и сбросить бомбы, среди которых половина бомб стокилограммовых и половина двухсотпятидесятикилограммовых. По инструкции наши бомбы можно бросать с минимальной высоты 600 метров. Но инструкция писалась в мирное время. За стокилограммовые я мало беспокоился. Их можно сбросить с высоты 200 метров, и ничего с самолётом не случится. А вот что делать с остальными бомбами, я пока что никак не решил.
Высота 200 метров. Температура плюс пять градусов, но до чего же жарко!
- Вижу землю! - закричал Федорищенко.
- По нас стреляют! - крикнул другой стрелок, Ярцев.
- Так держать. Сейчас разберёмся! - скомандовал я.
Внизу под облаками кромешная тьма. Земля просматривается только по большому количеству пожаров и вспышек от стрельбы всех родов оружия.
- Ну, Саша, разбирайся что к чему да распоряжайся.
- Всё будет в порядке, Михаил Васильевич, - уверенно сказал я, не имея ещё никакого определенного плана действия. Задев за что-то правой рукой, я увидел, что левая нога моего соседа упёрлась в прицел, в самое стёклышко, к которому я сам никогда даже руками не прикасаюсь. Тут я вспомнил, что мой сосед - корреспондент центральной газеты и что он тринадцатый человек на борту нашего самолёта. Мысленно выругал Щербакова - за каким чортом он мне напомнил эту цифру.
- Федорищенко, будешь помогать мне вести наблюдение за землёй. Замечай направление наземной стрельбы. Сейчас куда стрельба ведётся?
- На запад стреляют, товарищ штурман.
- Хорошо. Смотри внимательно и, как только заметишь, что стрельба пойдёт на восток, скажешь мне.
Никаких ориентиров, по которым обычно штурман уточняет своё место и направляет самолёт на цель, не видно. Какие уж тут ориентиры - тут бы хоть землю не потерять из виду!
У меня созрел план: по вспышкам наземной стрельбы определить линию фронта и по ней выйти в район цели.
- Алло, Богданов, свяжись с самолётом Пусэпа. Они раньше нас вылетели и уже должны были отбомбиться. Запроси обстановку и как бомбили.
- Товарищ штурман! На земле стреляют на восток. Вот сейчас только перешли линию фронта. Под нами немцы, - доложил Федорищенко.
- Хорошо! Молодец! Из вас, Федорищенко, выйдет большой человек. Мосалев, повернуть вправо на девяносто градусов, да покруче, сколько можно.
- Есть, покруче! - отвечает Мосалев без прежней бодрости в голосе.
Он заметно устал. На крутом вираже он теряет высоту, и я слышу голос Водопьянова:
- Петро, смотри, землю крылом не зацепи. Ты бы возле огней поближе разворачивался, там всё же видней.
- Товарищ командир, - докладывает Ярцев, - по нас сильно стреляют. Возле меня пулевые пробоины в плоскости.
- Откуда и из чего стреляют? - спросил Водопьянов.
- Как линию фронта перешли - со всех сторон бьют, не стреляют, по-моему, разве что из пистолетов.
- А почему же мне ничего не видно? - спросил Водопьянов.
- Потому, что стреляют они не трассирующими, - ответил Ярцев. - Я сам сначала не понимал, пока пули не начали щёлкать возле меня.
Стыдно признаться, но цифра тринадцать не выходит у меня из головы. Злость душит. Где Орел? Куда переместилась линия фронта? Какое сегодня число? Нет, не тринадцатое. Какая температура? Пять градусов. На каком приборе есть ещё эта злосчастная щербаковская цифра?
