Его я увидел последним — он стоял позади всех. И когда мы направились к лифту, человек этот шёл впереди, но пятясь задом — сохраняя дистанцию в три метра, не сводя с нас пристального взгляда. Особо он уделял внимание мне — прямо в глаза впился. Помню эту сцену, словно смотрю замедленную съёмку.
На нём была куртка пожарного; специальная каска на голове. И ещё брандспойт в руках — массивный, блестящий. Крепко сжимал он этот металлический наконечник, направив в нашу с Олегом сторону, как обрез: на кого из нас двоих смотрел — на того и наводил. А вот другой железный конец шланга, подсоединённого к брандспойту, валялся у человека в ногах, волочился, одинокий, пустой, жалобный, за ним по полу.
Да. Лицо этого человека выражало крайний испуг. Но и крайнюю монументальную серьёзность — как у натурщика, с которого скульптор высекает памятник. И ещё одну мысль — «Ну, приказали, вот я и пошёл!» Однако в тоже время чувствовалось — со страха он готов совершить подвиг. Если скажут. Прикажут. С таким лицом и совершают героические поступки.
Наверное, он собирался тушить нас одним своим видом! От этой мысли мне стало смешно, я пытался это скрыть и так и не узнал, кем он был — может пожарный, а может особенный сотрудник ТТЦ. Даже имени его спросить не успел…
— Сегодня весна наступила. А вы тут…
Напротив нас сидел Поповичев и люди в штатском. Во главе огромного прямоугольного стола — Шубин. А мы — справа от него: я рядом с ним, Олег — подальше.
Здесь всё было большое.
Кабинет у гендиректора ФГУП «ТТЦ «Останкино» чрезвычайно просторный. Тут поместились бы три очень больших начальника или целый ньюсрум федерального телеканала.
И кресло у гендиректора ФГУП «ТТЦ «Останкино» огромное, пропорциональное помещению. Оказавшись в нём, Шубин стал вести себя соразмерно — потихоньку приходил в себя. Родные стены.
Принесли чай.
— Вот какая погода на улице, — повторил сообщение хозяин кабинета. — Солнышко! Тепло. Первый настоящий весенний день. А вы тут…
— А мы тут свои права защищаем! — начал я.
— Ну, ладно, ладно. Вот чаю выпейте. Печенье не хотите?
— У меня голодовка. А курить тут можно?
— Конечно. Конечно, — он заулыбался и кокетливо пододвинул ко мне пепельницу. — Вам можно.
Шубин чего-то он нас хотел и пытался с нами договориться по-хорошему.
— Мы же видим — вы нормальные парни. Давайте сделаем так — забудьте про вашу акцию! Про бензин, про самосожжение.
— То есть? — удивился Олег. — Мы же сказали, что бензина у нас нет.
— Да, да. Конечно. Я не об этом. Ммм… Это самое. Эээ… Вы же нас подставили! Мы — ТТЦ — посторонние в вашем споре с Первым каналом.
Тут Олег влез с этим человеком в ненужный спор. Стал рассказывать о том, как провели наше увольнение. О том, что мы были слишком неудобные работники — потому что имели и высказывали своё мнение. Что в стране главное — не желание работодателя, а установленные ТК процедуры и нормы трудовых взаимоотношений. А ТК — это закон! И закон разрешает нам защищать свои гражданские права. А наше рабочее место — редакция в Останкино, а не Чистопрудный бульвар или стадион «Динамо»…
Коллега, конечно, был прав. Но, думаю, это не заботило Шубина — человека с репутацией самодура и самодовольного хама. Правда, трусоватого. Настоящее олицетворение Системы. Хама с теми, кто, по его мнению, слабее. И раба того, кто сильнее — по его мнению, в его системе иерархических ориентиров. Шубина ненавидели его собственные сотрудники — настолько, что сливали нам негативную информацию о своём начальнике. Сами выясняли номера наших телефонов, звонили и помогали — когда осенью 2009 года у нас с ТТЦ началась тяжба. Лишь бы как-то отомстить своему шефу.
— Мне это неинтересно! — предсказуемо заскучал гендиректор «Останкино», когда Олег стал рассказывать о нормах ТК и ГК. — Я вас не понимаю. Как вы могли на такое пойти?!
Потом с надеждой посмотрел налево от себя — на Поповичева и штатских. Те молчали и с интересом нас разглядывали.
— Если все будут так протестовать из-за увольнения, то… — испугался и судорожно поёжился Шубин. — То… Это же… Вот, у меня тут были многочисленные увольнения. И что?! Протестовать им всем надо было, что ли?! Или вот у Евгения Владимировича (Поповичева — Э.М.) — уволенные у него милиционеры должны захватывать Останкино? Да, Евгений Владимирович?
Полковник не отвечал, и Олег помечтал вслух:
— Вот если бы все протестовали, то в России не было бы такого издевательства над Трудовым кодексом! Над законом!
— Я вас не понимаю! — повторил Шубин и задумался.
Он сомневался. Он не понимал!
Я повторяюсь, но главное, что тревожило тогда многих — на Первом канале, «силовиков», руководство ТТЦ, некоторых коллег — кто за нами стоит. В их системе координат — протесты, митинги, пикеты, голодовки могут быть только заказаны, оплачены своими или врагами. Вот, например, Михаил Шубин — он привык к другим способам жизнедеятельности. Обычный строитель, удачно втёрся в газпромовскую тусовку, которая его везде двигает — вот, сделал генеральным директором ФГУП «ТТЦ «Останкино. Вот это — да, успех. Это круто. Это умно. Благоразумно! «А этих ребят, — наверное, думал в тот момент удачливый тяжелодум, — или подговорили те, кто хочет моё место занять, на моём кресле сесть, или спецслужбы какие-то учения проводят! Но ведь не похожи! А чёрт его знает!»
— Я вас не понимаю! — повторил вслух Хозяин Останкино.
— Поверьте, на эту акцию мы пошли самостоятельно, — устал я от этих неприятных рефлексий. — Хотя… Можете верить, а можете — нет.
У начальника малодушно вздрогнули брови. Он осторожно стал подбирать к нам ключи. Начал с пряника.
— А вы знаете, кому вы обязаны мирным разрешением конфликта, а? Вот, — показал он рукой на сидевшего напротив полковника. — Это он удержал службу безопасности Первого канала от штурма!
— А они готовили штурм? — сыронизировал я — больше над собой, потому что вспомнил про «снайперов на крыше Останкино» и про свою нетвёрдость.
— Да, они хотели выломать дверь кувалдой.
— Ну, это у них не получилось бы, — засмеялся Олег. — Не прошли бы!
— А давайте вы не будете смеяться! — резко выпалил Шубин.
— А давайте вы, наконец, прямо скажете, что вы хотите от нас! — ещё резче и грубее отбился я.
Это тоже была проверка. Первая. Шубин пропустил выпад.
— Хорошо! Хорошо! — он миролюбиво поднял руки, раскрыв ладони без мозолей. — Давайте так. Про эту акцию — молчок! Никому!
— Как так?
— Ну, будут спрашивать, а вы говорите: «Никаких комментариев!» Не было, мол, ничего такого. Шутка чья-то. Ну, не комментируем и всё тут!
