Намек этот не понравился депутации, и полицеймейстер поспешил переменить разговор.
В ночь с 21 на 22 октября выпал снег; он начал было таять поутру, но к полудню 22-го температура вдруг снова понизилась до нуля, а затем термометр продолжал опускаться до 9 часов вечера, когда показал −7°. Снег снова пошел, и на этот раз уже с тенденцией удержаться надолго. Стало ясно, что зима сменила осень, особенности которой видны из следующего. Из Бэй-лу мы вышли 8 октября; здесь мы застали, стало быть, уже конец осени, к которому и относятся все последующие наблюдения, могущие быть приуроченными к средней абсолютной высоте 3800 футов (1158 м).
Период наблюдений обнимает 14 дней, из коих ясных, частью же безоблачных, насчитывалось 10, т. е. свыше семидесяти процентов, облачных же и пасмурных по два. Таким образом, не только к югу, но и к северу от Восточного Тянь-шаня ясная атмосфера составляет в осеннее время преобладающее явление; того же отнюдь нельзя сказать про верхний горизонт гор, который оставался затянутым облаками в то время, когда над Бэй-лу снял яркоголубой купол неба.
Снег перепадал два раза; ему предшествовал и частью сопровождал сильный западный ветер, переходивший по временам в бурю. В Урумчи он выпал в необыкновенно теплую для октября пасмурную ночь, но и в этом случае ему предшествовал сильный ветер с запада.
Ветреных дней оказалось четыре; во всех случаях дул сильный западный ветер.
Ниже нуля термометр опускался по утрам лишь 10, 11 и 18 октября на станциях Да-ши-ту (в 6 часов утра −1°), Сань-гоу-чуань-цзы (в 6 часов утра −6°) и Фоу-кан (в 6 часов утра −2,5°), всего же дней, когда термометр стоял на 0° и ниже нуля, насчитывалось семь. Максимум температуры (19° в тени) выпал на 4 часа пополудни 15 октября (в Джымысаре). Суточная амплитуда колебалась в (пределах 19° (15 октября, Гу-чэн – Джымысар) и 1° (10 октября, Да-ши-гу – Сань-гоу-чуань-цзы).
Глава тридцать девятая. Вдоль северных предгорий Тянь-Шаня от Урумчи до Кур-кара-усу
Но вот и мост, а за ним снова степь и простор. На границе ее, в «Воротах красных гор» (Хун-шань-цзуй-цзы), мы распростились с провожавшими нас и рысцой направились по знакомой дороге в Чан-цзи. За поселком Та-бяо-пу мы вышли из гор; вперед уходила равнина, на которой не видно было никакого движения, точно мы находились не близ крупнейшего из городов Притяньшанья, а в центре обширной пустыни. И туман довершил эту иллюзию, поглотив ее грани – оставшиеся позади бледно-красные холмы и темную полосу леса вдоль р. Архоту.
В полном одиночестве добрались мы до селения Да-ди-во-пу, но здесь застали большое скопление китайских телег и солдат. Это был обоз и часть конвоя вновь назначенного в Чугучак хэбэй-амбанем маньчжура Эркинэ, который должен был покинуть Урумчи после полудня. Когда мы прибыли в Чан-цзи, там деятельно готовились к его встрече: у ворот мы застали толпу горожан, палатку, чиновников и солдат с флагами и бутафорским оружием: пиками, бердышами (подами) и трезубцами; здесь же рассхаживали статисты, подряженные за пять фынь на роли мао-цзе (палачей), носильщиков гонгов, досок, объясняющих официальное положение эскортируемого лица (цин-мин), флагов с надписью: «Прочь с дороги!» (цин-дао), красных зонтов (хун-тун-сань) и других атрибутов мандаринского звания, несомых перед высоким сановником при его торжественном вступлении в город.
За селением Да-ди-во-пу мы очутились снова в пустыне, монотонность которой нарушалась лишь часто попадавшимися развалинами сторожевых будок (янь-дай). Первых людей мы встретили, лишь подходя к таранчинскому селению Тау. Это были ишакчи, гнавшие в Урумчи порожних животных. Они уже знали о приготовлениях к встрече сановника Эркинэ и с видимой тревогой в голосе кинули нам вопрос: «Уж не едет ли?» Бедные! Они боялись попасться ему на глаза, по опыту зная, как много позволяет себе челядь такого важного господина.
В Тау мимо нас на рысях прошел кавалерийский отряд, спешивший к границе уезда, где он должен был сменить урумчийский конвой. Люди в сине-фиолетовых халатах и оранжевых безрукавках с черными полосами «под шкуру тигра» выглядели франтами и прекрасно держались на своих, хотя и разномастных, но выхоленных конях. Все вооружение их состояло из прямых сабель, прикрепленных слева к передней луке. Во главе этого отряда ехало два офицера в обычных парадных курмах и шляпах. По справкам в Чан-цзи оказалось, что он не принадлежал к числу местных войсковых частей, а прибыл туда накануне из-под Ши-хо.
С переходом глубоковрезанного русла реки Катун-хэ, или Тунь-ду-хэ, мы вступили в пределы оазиса Чан-цзи.
Согласно «Си-юй-тун-вэнь-чжи», Чан-цзи соответствует Пу-лэй-хэу-го ханьских времен[305]. При младших Ханях здесь было владение И-Чжи, в эпоху Сань-го – Пу-лу. Затем об этом оазисе история не упоминает вплоть до 640 г., когда он вошел в состав земель Хэу-тинского округа[306]. В IX в. в южной Джунгарии утвердились уйгуры, и сведения об этой струне становятся скудными; возможно, однако, что о Чан-цзи под именем Чан-бали упоминает старец Чань-чунь. Уэйли пишет, что на китайской карте 1863 г. (вероятно, «Дай-цин-и-тун-юй-ту») город Чан-цзи назван Нин-бэнь (Ning-peen)[307], Успенский – что официально его название – Фоу-кан[308]. Но нет ли тут какой-нибудь ошибки?
Современный Чан-цзи невелик и окружен ветхой стеной. Говорят, что общая численность его населения не превосходит трех тысяч душ, из коих китайцы составляют к тому же значительное меньшинство. Если это так, то совершенно понятно, почему так сравнительно велико его предместье, застроенное танями, лавками и мелкими промышленными заведениями; здесь сосредоточивается вся деловая жизнь оазиса.
На следующий день первые лучи восходящего солнца застали нас на плёсе реки Локлон, которая, судя по карте военно-топографического отдела Главного штаба, носит в верховьях своих названия Гюрюн и Санджи. Какие данные послужили материалом для составления этой карты, мне неизвестно, но капитан Галкин, вышедший на р. Санджи в 1887 г., считает ее не верховьем Локлона, а значительнейшим из правых притоков Хосу-тая (Хусты, т. е. Манаса)[309]. Если так, то это может быть только р. Сань-дао-хэ, в местном произношении Сан-до-хо. Китайские известия о р. Локлоне ограничиваются сообщением, что ее образуют два истока, соединяющихся восточнее пикета Локлон и севернее города Чан-цзи; один стекает с перевала Монгуту, другой – с пика Гэшаньту; в дальнейшем же своем течении она соединяется с р. Хутуби и впадает в озеро Аяр-нор[310].
От плёса р. Локлон мы шли оазисом еще около 5 км, после чего вышли на пустошь, представляющую слегка приподнятый над долинами Хутуби и Локлона участок каменистой пустыни. На восточной ее окраине стояли развалины укрепления Ян-чан-цза, постройку которого Успенский относит «ко временам императора Цянь-луна и походу полководца Чжао-хойя в Или против Амурсаны» и приписывает китайцам. К сожалению, он не подкрепляет этого известия ссылкой на какой-либо источник, а без такой ссылки и самое известие утрачивает значительную долю в своей достоверности; к тому же оно не согласуется с тем, что нам известно о действиях Чжао-хойя против калмыков и, в частности, против Амурсаны. Певцов, основываясь, по-видимому, лишь на словах туземцев, приписывает постройку Ян-чан-цза джунгарам[311].
