Это письмо будет тебе опущено в Киеве или Ростове-на-Дону. Наш воен[ный] чиновник едет лечиться на Кавказ, но, увы, он кажется уже безнадежен: у него чахотка, и в злом градусе. Я тебе уже в двух письмах писал свое мнение, что вам лучше всем оставаться в Острогожске: Петроград разгружают, все вывозят, и что выйдет с учебными заведениями – никто не скажет; в средних думают начинать с 1 сентября, в высших – с 1 октября, хотят увеличить каникулы, выйдет в результате не ученье, а галиматья. Острогожская гимназия, м[ожет] быть, и неважная, но при поддержке твоей и Алеши все-таки ребята год не потеряют.
5. VIII я переслал тебе 700 руб., из которых 66 руб. Осиповых. У нас сейчас стоит жаркая погода, и вот уже второй день как появилась большая пыль – худшее, что я себе могу представить. Я больше сижу в своей комнатке, в которой прохладно благодаря разумным мерам: мытью пола каждый день, закрыванью окна, куда лезет непрошеное солнце и т. п. Утром между 9 и 10 я посещаю занятия полков, которые копошатся недалеко от меня на склонах гор; сегодня, напр[имер], посетил стрельбище. У ребят, которые вошли в норму занятий и которые купаются до 3–4 раза в день, нервы улеглись и настроение хорошее; сужу по песням, которые они распевают, идя с занятий (а еще недавно называли это возвратом к старому режиму… забавно, где только они его не видели) или вечером, когда на землю вместе с темнотой падает прохлада; в этом случае у нас песня льется отовсюду, становится огромный концерт, и тогда я хожу взад и вперед по двору и слушаю песни моих соловьев. Мои певуны сильно бы задумались, если бы им удалось увидеть ту улыбку, которая в эти минуты не сходит с моего лица.
Мои комитеты работают, но мало – у нас дивизия особенно этим не увлекается. Напр[имер], председатель до четырех раз собирал дивиз[ионный] комитет – не идут. «У нас и начальство хорошее, – говорят иногда, – оно о нас позаботится». А когда соберутся в конце концов и вынесут свои постановления, мне остается только их похваливать: «правильно», «сам бы так решил» и т. п. Была заминка у меня с председателем крестьянского схода – попался он в панике (кажется, я тебе ее описывал) и в уклонении от окопов. Я немного с ним «поговорил», имея в виду, чтобы его сменили. Ребята уперлись. Тогда я перестал на них обращать внимание. Они за объяснением к офицеру. Тот им и дал понять: «Наш, мол, начальник дивизии все может простить, но только не трусость… сам он увешан Георгиями… вы знаете» и т. д. в таком роде. Почесали в затылках и прогнали своего председателя, теперь у нас по-хорошему.
Как-то в одном полку, которые я посетил по очереди все, один солдат Колотухин пел соло «По старой Калужской дороге». Голос сильный и очень хороший, движения – уродливы. Он пел с большим чувством в обстановке удивительной по оригинальности и уютности: за столом офицеры, а кругом ребята амфитеатром – стоя, сидя, лежа. При такой обстановке легенда становилась как-то вероятнее, возможнее, ближе к нам. Мы ему много аплодировали, а он неуклюже отвешивал поклоны. А твой муж на неделю потом зарядил песню… да не всю еще песню, а ее куплет «Убей ты ребенка хоть раз»… и до сих пор все убиваю этого несокрушимого ребенка. Давай, золотая, твои глазки и губки и наших малых, я вас обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Целуй Алешу, Нюню, мальчиков. А.
14 августа 1917 г.Дорогая моя женка!
Этой ночью прошел дождь, и утро получилось благодатное, почему я прилениваюсь и больше все разгуливаю по двору. Мое здоровье окончательно наладилось, и я все теперь ем. Покраснел немного правый глаз, но мне два раза впустили кокаину, и теперь прошло. Зато разболелись мои присные – Передирий и Игнат: первый просто-напросто объелся, побегал (Осип острит, что его мамалыгой вылечили), и все как рукой сняло, но второй и объелся, и простудился, жалуется на боль в ране и пока не хорош – по вечерам температура доходит до 38°. Сегодня у меня вымыли и вычистили окна, помыли пол, и в комнате у меня божественно. Мы все предаемся отдыху. Ребята отлежались, понакупались и чувствуют себя в хороших духах. Разговору у них не оберешься. У нас часто недоумевают, какими это путями так наз[ываемый] «Солдатский вестник» (в артиллерии «Известия с коновязи») все знает и все предвидит. Дело нехитрое. Ребята трещат от утра до вечера, обсуждают все вопросы от самой высокой политики и стратегии до раздачи сапог или получения недоеда, выносят тысячи решений и выводов. Ничего нет мудреного, что в этом огромном материале обретаются удивительные «попадания в точку», которые потом запоминаются и о которых потом говорят; а вздор, чепуха и небылицы, как шелуха, отметаются ветром времени.
Относительно моего возможного ухода тоже, конечно, затараторили и преподнесли Осипу довольно неожиданное заключение: «Ну, это еще посмотрим, как от нас уйдет начальник дивизии: теперь по-новому, что еще комитеты скажут». «Да как же вы думаете, – горячится Осип, – генералу выходит повышение, а вы его задерживать, что ли, хотите?» «Повышение, – резонируют философы, – пусть будет повышением, раз генерал заслужил, а у нас пусть все-таки остается, раз он для нас хорош». К чему они с Осипом пришли, он мне еще не рассказывал.
Сейчас мы еще ничего не знаем о московском совещании, а уже все время говорим о нем. Мож[ет] быть, оно всех нас разочарует или поразит неожиданностью, но все же «буржуи» наверное «товарищам» наложат по первое число… дело, впрочем, не мудрое, так как вторые, как плохие дуэлянты, обнажены со всех сторон. Сейчас в Хитин послали за газетами – не терпится.
Н[иколай] Ф[едорович] у меня сейчас в отъезде по делу прапорщ[ика] Падецкого; помнишь, я тебе рассказывал об офицере-толстовце, который долго мутил весь полк, пока не удалось выяснить, что в основе его стремлений лежит личное шкурничество, или, говоря иначе, невообразимая трусость; на этом его и выловили. Оказалось потом, что, уезжая в корпус, расположенный в верстах 25–30, этот доблестный прапорщик упорно имел на себе противогазовую маску, а все остальное – шашку, погоны и т. п. – сдал еще в дивизии. Его спрашивают, зачем он хранит маску, и толстовец держит ответ: «А если австриец пустит газ!» Это за 25–30 верст от места выпуска (далее 10–12 верст полная обеспеченность) да еще в местности, пересеченной и заполненной многими перелесками! Нас всех очень интересует, какое слово вынесет новый суд; что он заседает в середине пятого месяца – к этому мы относимся спокойно: обтерпелись.
Сейчас получил приказание со своим домом переместиться верст на 15–20 западнее; отдаю в этом отношении распоряжения. Когда засидишься на каком-либо месте, то первое мгновение как-то неприятно, – есть в нашей натуре известная психическая инерция, а затем к мысли привыкаешь, и все входит в норму.
