Сейчас получил приказание со своим домом переместиться верст на 15–20 западнее; отдаю в этом отношении распоряжения. Когда засидишься на каком-либо месте, то первое мгновение как-то неприятно, – есть в нашей натуре известная психическая инерция, а затем к мысли привыкаешь, и все входит в норму.
Пробежал газету за 12.VIII – пестро и сложно. Савинков подал в отставку. Говорят, что он во всем оказался солидарным с Корниловым. Удивительное явление: даже самые левые, но если только они искренни и вдумчивы, начинают мыслить по-нашему, как только воочию присмотрятся к армии; таковы Савинков, Филоненко, Гобечиа. И удивляться тут нечему: армия имеет свои законы и рубежи, которых не перейдешь. Сегодня же прочитал, что на Северном фронте у нас неудача, и картина ее совершенно одинакова: какой-то полк бросает позицию, немцы идут в брошенный кусок и разворачивают его направо и налево. Мой начальник штаба хорошо знает эти двинские места и говорит мне, что направление удара, выбранное немцами, не особенно удачно и на нем они ничего путного не сделают. Я охотно этому верю и проникся бы его надеждами, если бы мы на Северном фронте располагали прочным молотом. Между тем как войска этого фронта, живущие близко к Петрограду, являются наиболее распропагандированными. Разве не знаменательно, что этот фронт застыл у нас чуть ли не в течение двух лет. Будь это у нас (самого боевого из наших фронтов), я ощущал бы неудачу иначе. 11.VIII меня с офицерами снимали, но карточки еще не готовы, буду пересылать потом. Давай, ненаглядная моя женка, твои глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Целуй Алешу, Нюню, деток. А.
Что с Анютой? Как ее здоровье теперь?
15 августа 1917 г. Кирстенцы.Дорогая моя женушка!
Посылаю к тебе Осипа, которому дал четыреста (400) рублей для передачи тебе и три пуда сахару; вопрос только, удастся ли ему довезти их: говорят, что бывают осмотры. Вчера внезапно наше мирное проживание в Дарабанах (5–6 верст к югу от Хитина) и купанье в Днестре были оборваны. На 16-м корпусе, расположенном в том месте, где когда-то стояли мы с Ханжиным, случилась неустойка: повторилась обычная теперь история. Под влиянием одного только артилл[ерийского] огня, без всякой атаки пехоты, 162-й полк бросил окопы и пошел (вероятно, побежал, так как два тяжелых орудия не успели сняться с позиции и были захвачены противником) на восток. Северная дивизия удержалась, загнув фланг, а на юге два полка тоже отошли. Противник пошел в подаренную ему дыру, захватил еще четыре наших орудия, телефоны, зар[ядные] ящики и остановился там, где ему захотелось. Началась в тылу ловля свободных граждан, которые, увлекшись защитой революции, оказались в 10 верстах за позицией. Ловили эту рвань всеми способами: казаками, посыльными офицерами и т. п. …Мы присмотрелись теперь к этому, приболелись сердцем и можем говорить об этом даже с шуткой, но чего нам это стоило! Я хотел тебе переслать краткий перечень наших дел, но все это пока еще не готово, и я опишу тебе только наши этапы.
В ночь с 8 на 9.VII нам было приказано отойти от Сюлки, 9.VII я в Литвинуве, а дивизия обороняется в двух верстах к западу. Здесь переживаем панику. 10-го я в Вержбуве, а дивизия (два полка ее) обороняется к северу от Рудников, уничтожает два эскадрона германцев, расстреливает батальон их и тихо отходит после того, как справа нас давно бросили сибиряки, а слева – 5-я финл[яндская] дивизия. 11.VII я нахожусь в Пшевблоке, а дивизия обороняется на линии в четырех верстах к западу. В один день я меняю фронт, то отбрасывая правый фланг (бежали справа сибиряки), то отбрасывая назад левый фланг (ушли слева финляндцы), и 12-го я совершаю длинный фланговый марш (более 30 верст) в расстоянии (боковом) от противника в 12–15 верст, занимаю позицию у Звиняча в момент, когда противник тоже подходит к ней [нему?], веду тяжкий бой с тройным противником (29-й гер[манский] полк хорошего состава атакует 634-й, в котором не больше 400 людей), отбиваю (два моих полка и рота 3-го) три контратаки, беру пленных и два пулемета и перехожу на другую сторону Серета. 13.VII держусь здесь, вновь покинутый справа и слева, и 14.VII перехожу к нашей границе через Гусятин в Ольховцы; дивизия располагается по восточному берегу р. Збруча, к северу от Ольховчика. Здесь живу до 17.VII, когда переезжаю в фол[ьварк] Подлесный. На дивизии спокойно, но слева от меня – бой: немцы хотели пробраться на наш берег и успели в этом. 15–20 мы стараемся выбить их отсюда. Это удается тогда, когда я организую в ночь 20–21 поиск в тылу противника («Казаки идут»); это вызывает панику, и противник совершенно очищает наш берег. В ночь 20–21 я сменен и перехожу в Лянскорун, там остаюсь 22; 23-го перехожу в Кодиевцы, где остаюсь 24 и 25-го, и 26-го перехожу в Дарабаны. Тут из-за меня происходит ссора: VII армия хочет оставить меня у себя (левая Юго-Зап[адного] фронта), а VIII (правая – Румынского) хочет к себе; происходят телеграфные перебранки, и я остаюсь в VIII армии, т. е. по южную сторону Днестра. Вот тебе краткий перечень пережитого мною и моей дивизией за последнее время. Если ты с ним свяжешь то, что я тебе уже писал, то картина получится значительно полная.
Сейчас посылаю начальнику штаба армии телефонограмму, в которой прошусь на старое место, если это позволит обстановка на фронте. Если мне уважат (нач[альник] – мой товарищ по Академии Ярон, с которым мы на «ты»), то я завтра или послезавтра возвращусь назад.
Как видишь из описания, дивизия моя вела себя прилично и заслужила порядочную репутацию на фронте, но… было немало и «но». Горе в том, что созданная «товарищами» искусственная атмосфера 1) оставляет наше военное дело на весу: вы не можете ни учесть, ни предвидеть фактов… армия теперешняя – капризная женщина, настроения которой и уклоны нельзя предвидеть, и 2) вы теперь тратите энергии и труда в 10 раз больше, чем это делали раньше и чем это вообще нужно. Возьми эпизод вчера на XVI корпусе, ведь это можно дойти до одури: пехота бежит от артилл[ерийского] огня, артиллерия поэтому гибнет, и в будущем ее близко к окопам не поставишь; а раз она будет далеко, пехота еще больше будет нервничать и побежит уже безо всякого огня. И получается какая-то каша, из которой нет выхода.
Сейчас собираем Осипа, и, если все пойдет успешно, а противничек не помешает, мы его сегодня же отправим в путь-дорогу. Я его посылаю по тому соображению, что он будет нужен, когда у вас начнется суета. Я сейчас живу в разрушенном фольварке, расположенном на возвышенности. Предо мною всхолмленная равнина, виден Должок, а влево верхушки деревьев и мельницы с[ела] Берестье, в котором в прошлый год я прожил с 9 по 22 мая… дни, когда у нас началось с Вирановским расхождение. Оттуда с бригадой я пошел на север к Черному Потоку. Давай, моя ненаглядная женушка, твои глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
