А дети растут. Витя, намаяв школу за 11 лет, сдал экзамены в экономическо-какой-то техникум, и если будет учиться так же, как в школе, его отчислят после первого же семестра, осенью или будущей весной загребут в армию, а вот этого бабушка не переживёт. Поля тоже учится худо, ей бы играть, танцевать и анекдоты рассказывать, да утром в школу не вставать. Бабушка будить: «Поля! Поленька! Полинушка! Пора в школу!» Она высунет башку глазища чёрные вытаращит и говорит: «На кой она сдалась мне, твоя школа?! и под одеяло. А Витя бабушке: «Погоди, бабушка, погоди! С тобой никто разговаривает!..» — «Раз не разговаривает никто, — отвечает бабушка, — я и вставляю словечко сама». Поля, как посуду или пол мыть, говорит: «Я маленькая». Как чего-то выгадать или идти куда: «Я большая уже»...
Словом, дети. Куда их денешь? С утра и до вечера бабушка грешит с ними, воспитывает, мне ими заниматься недосуг.
Я, передохнув и проводив лето, выкопаю картошку, уберу немножко овощей и снова за дело, которое, слава Богу, отвлекает от суеты и помогает забыться, не особо остро раниться о современную жизнь, хотя писать о войне снова пропуская её через уже изношенное сердце, очень нелегко. Но за меня мою работу никто не выбирал. Сам!
Кланяюсь, желаю здоровья. Виктор Петрович
27 августа 1993 г.
Красноярск
(В редакцию "Нового мира")
Уважаемая Галина Алексеевна!
Вёрстку высылаю Вам с оказией — чтоб скорее дошла. Пусть Вас не удивит, что вставки напечатаны на машинке. Я всегда так делаю, ибо почерк мой неразборчив, а приклеила их Мария Семёновна для того, чтобы не выпали.
В серёдке Вас ждёт сюрприз, от которого я чуть в обморок не упал. В журнале я роман не читал и только в вёрстке обнаружил, что нет половины двенадцатой главы. Я предполагаю, что в номере был «перебор», и нашли подходящий кусок, рубанули его и, возможно, не ведущий редактор, ни тем более главный и знать об этом не знают, а секретарь и технические редакторы помалкивают. Солженицына небось не тронули бы, а Астафьева можно и кастрировать, он «свой», да и живёт далеко, не прибежит в глаза наплевать.
Ах, какое всё-таки у нас скотское отношение к человеку. Везде и всюду! Даже в лучшем журнале! Добиваясь культуры этого издания, великий Твардовский здоровье износил, но пришла новая революционная шпана, и ей нипочём всякая культура, в том числе и журнальная. Секретарь редакции сменился, а если и нет — скажет, пожав плечами: «Экая потеря! Подумаешь, пол-листа сковырнули!..»
Если можно восстановить, прошу Вас. сделайте это. Первое издание. По нему и дальнейшие пойдут, и переводы, и критика. Один внимательный критик уж писал: «Что-то неладно там с двенадцатой главой — коротка больно, стоило ли этот кусок выделять в отдельную главу?»
Желаю Вам доброго здоровья! Поклон Асе. Скажите ей, что я оформляюсь в круиз с новомирцами и если не опоздаю с документами в октябре, покачу по морям по волнам и, значит, буду в Москве.
Кланяюсь. Виктор Астафьев
31 октября 1993 г.
Красноярск
(Е.И.Носову)
Дорогой Женя!
Приветствую тебя уже с зимних квартир — вот написал эту фразу, и на полмесяца письмо остановилось: суетился, по первому снегу и ветру простудился, самолечился, показалось — уже орёл, поехал в город, добавил и слёг уже тяжело.
Тем временем пришло твоё долгожданное письмо, и, забегая вперёд, сообщу, что я уже отправил вам отрывок, выбрав самый смешной из совершенно несмешной рукописи о том, как нас истребляли немцы и морили голодом наши «отцы» на Днепровском плацдарме...
Но маленько хоть по порядку. Уехал я, значит, в деревню 4 мая и уехал оттудова 3 октября, то есть в самый разгар «революции». За лето в городе был всего три раза, вынужденно, а ночевал только раз, потому как здесь бетонные стены, бездушные, то горячие, то холодные, а в деревне русская печь, деревянный пол и до суббот и воскресений хотя бы ночная тишина.
До начала июля у нас, как и у вас потом, лило, холодило, потом пошло прекрасное лето, урожай вырос отменный, погода для уборки и до се подходящая: солнечно, сухо, перепады есть, но нечастые, и снега в огородах ещё не белеются, хотя леса ветрами ободрало догола. В такую пору на Урале, бывало, я до упаду бродил по тайге с ружьём, гонял орезвевших, поумневших, штаны на зиму надевших рябчиков. А ныне лишь в окно гляжу.
Был в сентябре на Сыме. совершенно сказочной реке, брали белые грибы, которые тут растут морем, и их заготавливают, а для кого — не ведаю. Один раз поехали на ямку — окуньков на блесну подёргать, и приди к нам в гости на пишик жеребец (так тут рябчиков зовут), и мой напарник, стервец, что стреляет с левого и с правого плеча, с пузы, с колена и со спины, желая видимо, себя повеселить, втравил меня в охоту, и я четыре раза стрелял по рябчику, и он исчез куда-то, и я спрашиваю с надеждой: «Улетел, что ли, курва?» — «Да не, завалил ты его в конце-то концов».
Этот Вася-охотник, сейчас в тайге соболя промышляет, на вид тощий, ходит всегда при галстуке, в кожаном пальто, стригётся только в Красноярске, у знакомой парикмахерши и за сто рублей в старом исчислении. Он из одиннадцатидетной семьи, отчество его Несторович, и Нестор — отец — тоже был охотник, и Вася, единственный из детей, пошёл дорогой отца. Имеет участок с восемью избушками, в тайге строг, собран, а в городе и в посёлке стеснителен, но зато рассказчик! Шабутной, но не бабник и не пьяница. Раза два напивался до плохелости, утром морду прячет, к обеду скажет мне и другу моему — художнику: «Если я ещё хоть раз напьюсь так же — отрубите мне башку!»
Но уже и пить, и общаться ему некогда, завёл ассоциацию по заготовке пушнины, рыбы и всего прочего, избу называет «офис». В избе той главный охотовед района, бухгалтер, лицензии на пушнину, на заготовку дикого леса и пр. Купил Вася у генерала, ведавшего зэками, дом за 15 миллионов, квартирёнку продал, дом в деревне продал, пушнины за прошлый год изрядно продал-сдал. И всё же я его спрашиваю: «Где ты, Василий, такие деньги-то взял?» Тряхнув кучерявой головой, сказал: «Голову на плечах надо иметь!»
Ну, голова головой, а в тайге нынче расшибёшься, чтоб хоть часть долгов-отработать. Он ведь ещё и волков с вертолёта бьёт. Волков развелось — просто ужас.
Чего-то всё на нас наваливается, начиная с коммунистов до волчья, крыс и ворон.
Того же Васю после покупки дома как взялись травить! Только они, работники «всемирной армии труда», получили право строить помещичьи усадьбы и жировать на них, а тут какой-то Несторович с двумя малыми девчушками и женой, истово верующей в Бога, о которой Вася теперь уж с проникновением говорит: «Она и мои, и твои, и все наши грехи замолит...»
