Скандал разразился ещё до того как статья Лосева появилась на страницах «Континента». И скорее всего, если бы дело ограничилось только этой публикацией, может быть, никакого скандала бы даже и не было. Так, маленькая буря в стакане воды, обычная внутриэмигрантская склока...
Примерно так представлял себе это и сам Александр Исаевич:
...
Может быть, какой-нибудь отзвук в эмигрантской прессе эта статья бы и вызвала, но уж конечно не составила бы этапа в событиях, если бы Лосев, будучи на летних каникулах в Европе, не спрессовал бы статью (ещё и неопубликованную!) в радиопередачу и не прочитал бы по «Свободе» своим голосом вот это всё... – подсоветским слушателям. И получилось? – что радиостанция «Свобода» (на деньги американских налогоплательщиков), дескать, передаёт в СССР – «сочувствие к «Протоколам сионских мудрецов»?..
На первый взгляд, это последнее действие, передача по радио, не более крупный шаг, чем в увлечении шагнул Лосев от простой расхожей змеи – к библейскому «Змию» и к «Протоколам». Но не тут-то было, – и надо бы скорей удивиться, если б искажающий гнев не возгорелся тут же.
Он всплеснулся за несколько дней в двух докладных на имя президента соединённых американских радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа» Джеймса Бакли – одна («Откровенно антисемитская передача») подписана была Львом Ройтманом из Русской Службы «Свободы», вторая (куда длиннее) – Белоцерковским, из той же Службы.
У первого: «Независимо от книги Солженицына, изображение террориста и его жертвы в этой передаче радио «Свобода» выходит за рамки «интеллектуального» антисемитизма и представляет собой разновидность расистского, биологического отношения к евреям... является оскорблением слушателей и служащих [радиостанции]». И предлагал докладист: послать запись этой передачи сенаторам и конгрессменам США, «чтобы уточнить, предназначены ли ассигнования, получаемые Радиостанцией, для передач такого рода»... Второй сигналист, по обычной своей надрывности, катал так: «Эта передача представляет собой пропаганду крайнего антисемитизма и является дополнением к антисемитской пропаганде КПСС и КГБ, которая ещё не решается цитировать «Протоколы сионских мудрецов», любимую книгу Гитлера». Вот так, всех в один мешок. И вот, мол, «упоминание, что «Протоколы» – гнусная антисемитская фальшивка» – это просто «циничная уловка», поскольку цитата «согласуется с главной мыслью передачи, что Богров олицетворяет «иудейского Змия».
(А. Солженицын. Угодило зёрнышко промеж двух жерновов)
Скандал, как уже было сказано, вышел грандиозный. Волна публичных обвинений Солженицына в антисемитизме прокатилась по всей Америке. Об этом заговорили все влиятельные американские газеты. В разоблачении солженицынского антисемитизма приняли участие не только журналисты, но и сенаторы. Требовали разбирательства, создания специальной комиссии, и не где-нибудь, а – в Сенате.
...
И вот, 29 марта 1985 созываются Слушания – не какой-нибудь малой комиссии, не подкомитета, нет – но Комитета по иностранным делам Сената Соединённых Штатов! Душа тех Слушаний – из ведущих демократов Соединённых Штатов достопочтенный Клейборн Пелл, джентльмен из штата Род-Айленд. Это высокое заседание должно, наконец, расследовать Загадку, каким образом проверенная – и сугубо подконтрольная – американская радиостанция могла так необузданно вкинуться в пучину антисемитизма – и как этот наглый Солженицын умудрился использовать американские деньги на пропаганду, враждебную Америке?..
(Там же)
Поначалу он решил на все эти обвинения не отвечать:
...
Хотел я замкнуться в работе – нет, не дадут? нет, вытягивают на бой? Как они провоцируют и ждут, чтобы я «ответил на критику в прессе» (ну точно как в СССР!), как они жаждут, чтобы я принял согбенную позу обвиняемого. Но – не пошевельнусь, пусть выговорятся. (В те дни у Али записано: я вполне готов, что травля будет возрастать и до самой моей смерти, заложит всё небо.) Брань в боку не болит, очей не выест. Сдюжаем. Не рассчитали противники, как остойчив мой характер, я – гнаный зверь. Этот шквал я перестаивал спокойно...
Но Аля переживала эту безотбойную атаку на нас – остро. В отличие от меня – она чувствовала себя реальной жительницей этой страны, где ей приходилось общаться, сноситься, делать дела общественные и личные, организовывать разные виды защиты распорядителей нашего Фонда в СССР. И ещё больнее: наши дети жили в этой стране как в своей реальной, пока единственной – и сколько лет ещё им тут предстояло, и вся эта брань не могла не стеснить их, озадачить. И Аля хотела, чтобы я теперь стал активно обороняться. Мои доводы, что надо перестоять, перемочься, доброе молчание чем не ответ? – не убеждали её...
И вот в середине июля 1985 получаю письмо от Ричарда Гренье: что сейчас некая «специальная ситуация», по которой не решил бы ли я преодолеть своё отвращение к интервью и высказаться? В связи с конфликтом вокруг обвинений в антисемитизме он уполномочен самим издателем «Нью-Йорк таймс» А. М. Розенталем – написать о том статью, и будет писать её под прямым наблюдением издателя... Он опросит около двадцати «экспертов», чтобы составить балансный отчёт. Но: я могу овладеть этим процессом раньше других, если решу высказаться сам, и тем могу прекратить все дебаты... Заверяет, что во всей Америке я не найду более пылкого доброжелателя... Просит дать ему интервью.
Аля склоняла меня дать. Она считала: «Так можно выиграть! самим перейти в атаку!» Я отклонял начисто: я должен перемолчать их на большом отрезке времени и так приучить к сдержанности, отучить от визга. Она спорила: «Нельзя ко всем нападкам относиться как блаженненьким». Потом стала смиряться, записала: «Пожили в славе, поживём и в поношении».
А я твёрдо уверен: моя правда теперь – в молчаливом выстаивании нескольких лет. Медведю зима заобычай.
И всё-таки – «Нью-Йорк таймс», не иголка в стогу. Интервью – нет. Но вместо того решили: напишу ему письмо, обозначу всё ясно. Форма частного письма к понимающему человеку – она сама располагает высказаться глубже.
(Там же)
Но «высказаться глубже» у него не получилось. Высказывание вышло не больно внятное. Я бы даже сказал – уклончивое:
17 июля 1985
Дорогой г-н Гренье!..
...Что касается ярлыка «антисемитизма», то это слово, как и другие ярлыки, от необдуманного употребления потеряло точный смысл, и отдельные публицисты и в разные десятилетия понимают под ним разное. Если под этим понимается пристрастное и несправедливое отношение к еврейской нации в целом – то уверенно скажу: «антисемитизма» не только нет и не может быть в моих произведениях, но и ни в какой книге, достойной звания художественной. Подходить к художественному произведению с меркой «антисемитизм» или «не-антисемитизм» есть пошлость, недоразвитие до понимания природы художественного произведения. С такой меркой можно объявить «антисемитом» Шекспира и зачеркнуть его творчество.
