На это упоминание Найденович отреагировала яростно:
— Ах, эти народовольцы! Ах, эта Перовская! Если бы я жила тогда, я бы задушила ее своими руками.
Тут я не удержался и сказал:
— Вы на себя наговариваете. Перовскую вы бы душить не стали.
Найденович возбудилась еще больше.
— Я? Ее? Эту сволочь? Которая царябатюшку бомбой… Клянусь, задушила бы, не колеблясь.
— Да что вы! — сказал я. — Зачем же так горячиться? Вы себя плохо знаете. В то время вы не только не стали бы душить Перовскую, а наоборот, вместе с ней кидали бы в батюшкуцаря бомбы.
Она ожидала любого возражения, но не такого.
— Я? В царябатюшку? Бомбы? Да вы знаете, что я убежденная монархистка?
— Я вижу, что вы убежденная монархистка. Потому что сейчас модно быть убежденной монархисткой. А тогда модно было кидать в царябатюшку бомбы. А уж вы с вашим характером непременно оказались бы среди бомбистов.
Через какое-то время я засобирался домой. Эмма спросил меня, не смогу ли я взять с собой Марио и Адель, довезти его до итальянского посольства, а ее до ближайшего метро. Было темно, холодно и снежно. По пустырям еще не вполне застроенного ЮгоЗапада гуляла поземка и заносила снегом и без того плохо видимую обледеневшую дорогу. Адель села рядом со мной, Марио устроился на заднем сиденье. Сначала ехали молча, потом Адель неожиданно спросила:
— И сколько вы заплатили за вашу машину?
Я понял суть вопроса, но сделал вид, что не понял, и сказал, что эта машина стоит пять с половиной тысяч рублей.
— Я не это имею в виду, — сказала Адель. — Я имею в виду, сколько вы заплатили своей совестью.
Я затормозил, но не резко. На скользкой дороге резко тормозить не следует.
Повернулся к пассажирке.
— Если я заплатил своей совестью, то вам с вашими непримиримыми убеждениями должно быть совестно ехать в моей машине. Вы можете выйти.
Была пурга. Слева и справа пустыри, а что за ними, не видно.
Найденович присмирела.
— А как вы думаете, — спросила неуверенно, — здесь далеко метро?
— Не знаю, — сказал я. — Спросите когонибудь. Если его найдете.
Она молчала, возможно, думала, как ей поступить. В машине тепло и уютно, а снаружи жуть что творится.
Она помолчала, и я помолчал.
А потом сказал:
— Ну ладно, поедем дальше.
Года через три я ее встретил на какойто диссидентской тусовке. Она сама подошла ко мне со словами:
— Я большая ваша поклонница и очень люблю этого вашего Тёмкина.
И квартиру получил не задаром
Повадился ходить ко мне житель города Боброва Воронежской области Иван Павлович Копысов. Писал какието безграмотные, но местами интересные тексты, в которых ругал, естественно, советскую власть. Принес однажды местную газету с фельетоном против какойто женщины, написавшей куда-то жалобу, что ей не дают заслуженной пенсии. Газета укоряла женщину, что она на жизнь смотрит сквозь темные очки и не видит всего хорошего, что происходит в нашей советской жизни. А происходит в ней много хорошего. Только в городе Боброве построен мост через реку Битюг и на следующую пятилетку намечено проложить канализацию.
Копысов, как и другие ходоки, появлялся обычно рано, часов в семь, прямо с поезда, садился на диван, рассказывал мне о плохих бобровских чиновниках, просил передать рукопись за границу, но, бывало, оглядывал комнату и щурил лукаво глаз:
— А у вас, Владимир Николаевич, квартиркато неплохая. Наверное, такие не каждому дают и не задаром.
Я отвечал ему иногда добродушно. Другой раз не очень.
Однажды он пришел ко мне с интересным предложением. Чтобы я сжег себя на Красной площади. Я спросил: а почему бы ему самому не совершить этот акт?
Он сказал:
— Ну, что вы! Это будет никому не интересно. А вы, человек известный, привлечете к себе большое внимание.
Через какое-то время, убедившись в моем малодушии, он пришел с бумагой, в которой сообщал, что решил сам, облившись бензином, сжечься перед Мавзолеем и просит организовать приход к месту события иностранных журналистов, прежде всего корреспондентов западных телевизионных компаний.
Я попробовал его отговорить, но он был непреклонен. Тогда, надеясь, что он остынет, я сказал, что подумаю.
Дня через два он позвонил и спросил, готов ли я помочь ему в известном мне деле. Я ответил, что считаю его идею глупой и не советую ему совершать задуманное. Через час он явился ко мне без звонка и с порога заявил приблизительно следующее:
— Вы специально говорили по телефону так, чтобы в КГБ догадались о моем плане. Раз так, я свое решение отменяю и иду с расколкой в КГБ. Я скажу, что сжечься подбивали меня вы и Сахаров.
Тут я схватил его за шиворот и буквально спустил с лестницы. Но наши отношения на этом не кончились.
Прошло еще какое-то время. как-то днем я сидел, работал и услышал, что ктото крадется вверх по лестнице. Потом я услышал шорох, увидел просовываемый под дверь конверт, и опять шаги вниз. Я выскочил за дверь, догнал Копысова, втащил его к себе в квартиру, стал спрашивать, зачем он крался и почему не может прийти ко мне обыкновенным способом. Хотел распечатать письмо, но он закричал:
— Прошу вас, не открывайте!
— Ага, — говорю я, — значит, написали какуюто гадость.
— Да, гадость, — признался он, — гадость. Но я не прав. Я больше не буду. Отдайте письмо.
Я отдал. Через много лет мое письмо другому человеку тоже было возвращено мне нераспечатанным, но там причина была иная.
А Копысов ко мне пришел еще раз, за день до моего отъезда на Запад. Опять совал мне какойто безграмотный текст с тем, чтобы я перевез его на Запад. Я ему отказал, но потом, уже живя в Мюнхене, как-то слышал, что по радио «Свобода» читали чтото сочиненное Копысовым.
На другой день после передачи моего письма на Запад ко мне явился Максимов с известием, что получил разрешение выехать в Париж. Я был неприятно поражен. Он мне ни о каких приготовлениях к отъезду перед этим не говорил.
А теперь, как выяснилось из его слов, намерение уехать вынашивалось им долго.
Он ходил по моей комнате, помахивая рукой, и в своей манере говорил как бы не мне, а противоположной стене.
— А что такое? — говорил он. — Я давно им сказал: «Господа, если я вам не нравлюсь, то в чем дело? Я готов хоть сейчас немедленно покинуть вашу сраную страну».
Стали говорить о его и моих делах. Как мне помнится, я его просил, чтобы он, когда окажется в Париже, поинтересовался в «ИМКАПресс», как дела с моей книгой, которую они обещали издать к Франкфуртской ярмарке.
