И я сказал об этом Норе.
Она сперва расплакалась, потом разозлилась.
— Ты думаешь только о себе! — закричала она — до этого она никогда не повышала на меня голос. — Что будет со мной, если мы оставим ребенка? В этом году я собираюсь в Москву. Какие могут быть экзамены с младенцем на руках? Это значит, что я должна навсегда оставить мечту о театре. Ты этого хочешь?
— Я думаю о ребенке, Нора. Это ведь наше с тобой дитя! Наше, Нора!
— Наше, да! Но что значит — наше? Я все время думаю об этом, каждый день, каждый час. Я бы еще заколебалась, если бы ты был моим мужем, если бы нам не предстояло расстаться, как наворожила та гадалка. Ты ведь никогда не говорил мне, что собираешься бросить Фиру с Наташей. Оставить меня одну с ребенком, без надежды на театр, без любви… Бездумно и бессердечно разбрасывать своих детей по разным городам — никогда не думала, что ты на это способен!
Я был подавлен. У меня не было ответа на ее упреки.
Несколько дней мы искали деньги. Теперь я отбирал не только самые роскошные книги — в дело шли любые, имевшие хоть какую-то товарную ценность. Я ходил из одного комиссионного магазина в другой. Запрошенная сумма постепенно собиралась — ко дню операции даже образовались излишки.
Аборт был назначен на утро. Я привел Нору к Гроссу. Он велел прийти за ней через три часа. Все это время я метался около его дома: пытался отойти подальше — и боялся это сделать. Минута в минуту я позвонил в дверь.
Гросс встретил меня на пороге и дружески похлопал по плечу.
— Все сошло отлично! Ваша жена молодец. Через несколько дней будет ходить и прыгать. Мой вам сердечный совет, молодой человек: в следующий раз не терзайте себя, а рожайте. У вас будут отличные дети, можете мне поверить!
Нора была уже одета. Бледная и вялая (еще не отошла от общего наркоза), она двигалась очень медленно и всем телом опиралась на мою руку. Такси в те годы в Одессе не было, ехать на трамвае Гросс не советовал — старенькие вагоны сильно трясло. Я довел ее до дома, она устало сказала:
— Я скажу маме, что на работе почувствовала себя плохо. Теперь иди, мне трудно стоять.
Я не мог идти домой и уселся на обычном месте наших свиданий — в садике Петропавловской церкви. Я вдруг испугался малярийного приступа: что, если я не сумею сегодня прийти к Норе и не узнаю, все ли благополучно?
И я отправился к ней домой. На звонок открыла полная женщина. Она посмотрела на меня с недоумением.
— Простите, пожалуйста, за нахальство, — поспешно сказал я. — Меня послало начальство облоно, я там служу. Очень тревожатся, что с Норой.
— Ей стало лучше, — ответила мать. — Я хотела позвать участкового врача — Норочка категорически отказалась. Наверное, много работала в последнее время, устала, голова закружилась. Да вы войдите, поговорите с ней.
Когда я вошел, Нора нескрываемо испугалась. Мать деликатно вышла, чтобы не мешать. Нора приподнялась, поцеловала меня, схватила мою руку — и не выпускала ее, пока кашель матери не возвестил о том, что она собирается войти.
Спустя несколько лет, в соловецкой тюрьме, я написал:
Огромные, синие, как море в сказках, глаза твои,
Пальцы, обнявшие плечи мои бессильным объятьем…
О зачем, зачем ты казнишь меня скорбною лаской,
Поцелуем прощающим клеймя, как проклятьем?
Стихотворение это начиналось словами: «Мой первый сын, мой нерожденный сын».
— Как видите, Норочке лучше, — сказала вошедшая мать. — О ней можно не беспокоиться.
— Да, обо мне не надо беспокоиться, — слабо повторила Нора.
Я пошел домой. Там лежала только что полученная телеграмма. Фира срочно выехала из Ленинграда — одна, завтра она будет в Одессе.
Я повалился на кровать. Температура была ровно 41°.
Я не сумел встретить Фиру. К утру приступ должен был прекратиться, но температура почти не спала — вероятно, малярию усилила нервотрепка. Я знал, что Фира приехала без дочери — значит, помощь ей не требовалась. Мама была в своем киоске, отчим ушел на службу. Квартиру они оставили открытой — чтобы я, потный, не шел по холодному коридору.
Когда Фира появилась, я еще и не пытался вставать.
— Ты весь в жару и поту, — сказала она, обнимая меня. — Это ужасно — твое состояние.
— Если в поту, то жар уже спал. Значит, ничего ужасного нет, — ответил я.
— Снимай белье, оно все мокрое. Где чистое — в комоде? Куда ты положил лекарства? Немедленно принимай пилюли и переодевайся.
Я поднялся. Фира села рядом со мной.
— Почему ты не писал о своем состоянии? — спросила она. — Я же понятия не имела, что тебе так плохо.
— А зачем тебе это знать? Ты бы только нервничала, а помочь мне все равно не смогла бы.
— Ты знаешь, зачем я приехала?
— Догадываюсь.
— Хочу увезти тебя в Ленинград. Мне писали о том, что тут происходит. Буду спасать тебя, пока все не зашло чересчур далеко. Как ее зовут — Нора?
— Нора. Но, боюсь, что это уже поздно.
— Как это понимать?
— Самым простым образом. Нора забеременела.
Фира долго молча смотрела на меня.
— Ты хочешь разорвать со мной, Сережа?
Я ответил совершенно искренне:
— Нет, этого я не хочу.
— Значит, будешь прекращать отношения с Норой? И на это я ответил честно:
— Не представляю, как я смогу это выдержать.
Фира опять помолчала. Я тоже не спешил говорить — я просто не знал, что сказать. У меня не было ни одной разумной мысли. Фира спросила:
— Сколько у нее месяцев беременности?
— Уже нисколько. Она вчера сделала аборт.
— Где она сейчас?
— У себя дома.
— Ты был у нее после аборта?
— Был. Операция прошла хорошо. Завтра она, наверное, выйдет на службу.
Мы опять долго молчали. Фира снова заговорила:
— Расскажи мне: как это получилось? Кто такая Нора? Чего она хочет? Я понимаю, что во многом виновата сама: слишком надолго оставляла тебя одного. Я думала об этом, меня предупреждали подруги. Но я так верила в твою любовь… Теперь придется расплачиваться за легкомыслие. И еще одно. Ты всегда гордился, что никогда не врешь в серьезных делах. Ты и вправду раньше не лгал — не лги и сейчас. Не щади меня. Если ты любишь Нору больше, скажи это прямо — я перенесу. Я уже многое пережила, когда ехала сюда — и понимала, что придется или навсегда потерять тебя, или насильно увезти с собой.
Мы говорили долго — и я ничего не скрыл. Я даже сказал, что Нору люблю, возможно, больше. Но у нас дочь. Надо решать — с кем остаться? И я не способен выбрать ни одно, ни другое. Я знал, что это — трусость. Я чувствовал себя последним подлецом. Пусть они сами — Фира и Нора — решают, кому я нужней. Я люблю обеих и не хочу расставаться ни с одной — пусть они выберут за меня. Я подчинюсь тому, что они постановят.
