«В тот вечер мы ужинали в гостиной, но у меня так страшно разболелась голова, что к еде я не притронулась, и остаток вечера мне пришлось пролежать на диване в Голубой комнате, – писала Виктория. – Но как бы ни болела голова, у меня НИКОГДА, НИКОГДА не было такого удивительного вечера! МОЙ ДОРОГОЙ ДОРОГОЙ Альберт сидел рядом со мной на скамеечке, и, чувствуя его огромную любовь ко мне, я ощутила любовь столь божественную и такое счастье, о каком прежде не могла и мечтать! Он обнимал меня, и мы непрестанно осыпали друг друга поцелуями! Как мне благодарить небеса за такого мужа – прекрасного, нежного и ласкового!.. Он называл меня нежными и добрыми словами, каких я никогда в жизни и не слышала – о, что за блаженство! То был самый счастливый день в моей жизни! Да поможет мне Бог исполнить свой супружеский долг и быть достойной такого благословения!»[83]
Первая брачная ночь прошла сообразно новым веяниям: в отличие от королей былых времен, их не укладывали в постель джентльмены и леди из свиты (и, в отличие от Георга IV, Альберт не завалился спать пьяным возле камина). Никто им не мешал, и молодожены познали невиданное доселе удовольствие. Как бы упорно молва ни приписывала Виктории знаменитое «закрыть глаза и думать об Англии», секс был одним из главных удовольствий в ее жизни.
Впечатления от первой ночи она довольно откровенно описала в дневнике: «Когда занялась заря (спали мы совсем мало), и я увидела подле себя его ангельское лицо, мои чувства невозможно было выразить словами! Как прекрасен он в одной только сорочке, открывающей его прекрасную шею»[84]. «Я очень очень счастлива», – написала она Мельбурну, а дяде сообщила, что «нет никого на свете счастливее ее». «Я чувствовала, как эти благословенные руки обнимают меня в священные часы ночи, когда казалось, что весь мир принадлежит только нам и ничто не в силах нас разлучить. Я чувствовала себя под надежной защитой»[85], – будет вспоминать она, безутешная вдова, после смерти Альберта.
* * *
Медовый месяц продлился недолго: собственно, это был даже не месяц, а медовых три дня, которые молодожены провели в Виндзоре. На второй день был устроен небольшой прием «для своих», на третий – более масштабный бал. К любимой госпоже вернулась Лецен, Мельбурн захаживал почти каждый день, и жизнь потекла своим чередом – к величайшему неудовольствию принца-консорта.
Он долго и мучительно привыкал к своему новому статусу. Для пэров, как вигов, так и тори, он оставался нахлебником королевы, лишенным серьезных прав и обязанностей. Знать потешалась над его застенчивостью, с годами переросшей в замкнутость, и особенно над его акцентом. Альберт предпочитал разговаривать с женой и детьми по-немецки, а когда писал по-английски, допускал ошибки – их отлавливали секретари или сама королева. Эрудиция принца не впечатляла придворных. Темы, которые он выбирал для разговора, казались чересчур заумными и вызывали откровенную скуку.
Усмехаясь, светские повесы сплетничали о муже королевы. Спать он ложился рано и клевал носом в опере. На домашнем концерте, куда были приглашены знаменитые певцы Джованни Рубини и Луиджи Лаблаш, принц заснул в самый разгар представления. «Кузен Альберт выглядел прекрасно и, как обычно, мирно спал, сидя возле леди Норманби», – записала насмешница-фрейлина.
С женщинами Альберт держался холодно, настороже. Много лет спустя Виктория напишет в письме к старшей дочери Вики: «Все умные мужчины так или иначе презирают наш несчастный униженный пол (а кто же мы еще, раз мы созданы ради удовольствия и забавы мужчин, и нам уготованы бесчисленные муки и испытания?). Даже наш милый папа относится к женщинам так, хотя не признается в этом»[86]. Придворных дам он считал скорее служанками, чем компаньонками жены. А ведь они принадлежали к знатнейшим семействам Великобритании! Особым «пунктиком» Альберта было приветствие венценосных особ стоя. Однажды в театре он долго продержал на ногах беременную даму, пока Виктория не позволила ей присесть – правда, поставив перед ней другую фрейлину, чтобы, не дай бог, не заметил Альберт!
Балы, концерты, оживленная болтовня в салонах – излюбленные развлечения знати казались Альберту скучными до скрежета зубовного. Единственным, что могло хоть как-то сблизить немца с английскими пэрами, была охота. Принц Альберт пользовался репутацией превосходного спортсмена: мог милю за милей пройти пешком, взбирался на крутые горы, отлично держался в седле, плавал, преуспел в фехтовании и игре в хоккей. Но главной его страстью была охота, и его взгляд оживлялся, как только речь заходила о стрельбе.
И опять промашка! Принц-консорт и его новые, не слишком-то покорные подданные предпочитали разные виды охоты. Не было для английского лорда большей радости, чем скакать по полям в красном фраке и вопить «Тэлли-хо!», глядя, как гончие преследуют лису. Наравне с мужчинами охотились женщины, которым так шли изящные амазонки и цилиндры. Но как раз лисья охота казалась Альберту воплощенной бессмыслицей. Столько возни – загнанные лошади, вытоптанные поля – ради какой-то блохастой лисы. Там, откуда он был родом, леса изобиловали дичью, и немецкие князья сотнями отстреливали кабанов и оленей, которых гнали к ним загонщики. Отец Альберта похвалялся, что за свою жизнь умертвил как минимум 75 186 зверей и птиц!
В Англии олени паслись в основном в парках при усадьбах, а также в суровых горах Шотландии. Там до них и добирался принц Альберт, который мог дни напролет выслеживать оленье стадо. Егеря приносили их туши прямо к порогу, чтобы на них могла полюбоваться Виктория. Интересно, что в характере Альберта кровожадность гармонично сосуществовала с любовью к порядку. Однажды он преподнес жене ожерелье из 44 зубов оленей, и на каждом зубе была выгравирована дата смерти животного.
Англичане морщились, находя забавы Альберта чересчур жестокими. И то, что могло бы помощь ему влиться в английское общество, еще больше отдалило его как от знати, так и от простого народа.
На первых порах Виктория не делала ничего, чтобы укрепить его авторитет. Она продолжала называть мужа «ангелом», но не допускала его до государственных дел. Пусть и дальше промокает чернила с ее писем – и будет с него. В таком отношении к консорту ее поддерживал и Мельбурн, оберегавший престол от немецкого влияния, и в особенности Лецен. Проведя всю жизнь подле Виктории, старая гувернантка отчаянно ревновала ее к молодому мужу.
Недовольство принца росло. «Я весьма доволен семейной жизнью, однако мне трудно с должным достоинством выполнять свою роль, поскольку я только лишь муж, а не хозяин дома»[87], – жаловался он.
Глава 11. «Неудобство для всех нас»
В начале 1840-х семейная лодка Виктории и Альберта неслась по стремнинам, то и дело содрогаясь от скандалов. Борьба за владычество в семье велась нешуточная. Воспитанная по принципу «Кто громче кричит, тот и прав», Виктория ожесточенно спорила с мужем. Альберт держал глухую оборону. На крики он отвечал взвешенными, логичными аргументами, не сдавая позиции и ни в коем случае не уступая.
Художник И.М. Уорд рассказывал, как принц отправился на ужин с комитетом Академии художеств. Ужин был в самом разгаре, когда из Букингемского дворца прибыл посыльный – королева соскучилась по мужу и зазывала его домой. Принц кивком отослал гонца, но с места не сдвинулся. На смену первому гонцу прибыл второй, с тем же самым посланием, а когда принц выпроводил и его, примчался третий. «Королева приказывает вашему королевскому высочеству тотчас вернуться во дворец!» – проговорил запыхавшийся посыльный. Альберт и бровью не повел. Доев десерт, он велел кучеру ехать в Клэрмонт, где и провел всю ночь, пока Виктория не находила себе места в Букингемском дворце.
Благодаря природной сдержанности, принц брал жену измором. В конце любой ссоры Виктория вынуждена была признать, что погорячилась. Понурившись, она просила прощения, давала клятвы вести себя лучше. Случалось, что после очередной стычки Виктория бегала за мужем по коридорам и, когда он запирался у себя, колотила в дверь, выкликая его на новый разговор. После одного такого скандала Виктория долго стучала в запертую дверь, пока принц не отозвался: «Кто там?» – «Королева Англии!» Ответа не последовала. Виктория постучала вновь. «Кто там?» – «Ваша жена, Альберт», – вздохнула Виктория, и дверь распахнулась.
Споры, из которых она неизменно выходила побежденной, больно били по самооценке королевы. Но чтобы окончательно признать его, а не себя главой семьи, Виктория должна был почувствовать зависимость от мужа. Зависимость полную, как на эмоциональном уровне, так и на физическом. Именно такая зависимость сопутствовала бесконечным родам.
* * *
Королева рассчитывала подольше наслаждаться беспечным счастьем с Альбертом, которого она не хотела делить ни с кем, даже с ребенком. И вдруг – беременность! Как гром среди ясного неба. Воспитанная под колпаком, она не знала, как протекает беременность и проходят роды. Деторождение представлялось ей чем-то постыдным (вспомнить хотя бы леди Флору) или же губительным (как в случае принцессы Шарлотты).
