К примеру, в одном из спектаклей у него на сцене в накуренной комнате сидели мужики, а над ними в клубах табачного дыма висел топор! В «Смерти Тарелкина» персонажа уводили на допрос в полицейский участок. Уводили жгучего брюнета, с допроса возвращался абсолютно седой человек. Даже два чучела медведей, которые в прошлом нередко стояли у лестниц в вестибюлях домов богатых людей, от ужаса оживали и пятились за кулисы.
Надо же так случиться, что, демобилизовавшись, я попал на курс, которым руководил Дикий! Я был влюблен в Дикого заочно, но окончательно он меня покорил вот как.
Позволю себе небольшое отступление. До возвращения в училище я имел дело в основном с начальниками, военными, чаще всего людьми безапелляционными. И чем хуже человек разбирался в своем деле, тем был безапелляционней. Так складывалось, что я чаще подчинялся, нежели проявлял себя, верил, что старшие, руководящие люди действительно ближе к истине. Я тушевался перед опытом других.
Естественно, что Дикому я просто смотрел в рот, стараясь не упустить не то что сказанного слова, но даже намека на мысль. Для меня он был почти пророк.
На одном из занятий я задал Дикому какой-то вопрос. И вдруг этот талантище, умница задумался! Через большую паузу этот великан мне, мальчишке, признается:
– Не знаю.
Вот в это мгновение я влюбился в него на всю жизнь!
Попробуйте сегодня найти режиссера новой формации, который бы признался, что чего-то не знает. Спросите его, сколько яичек откладывает комар или какое количество газа выпускает трактор «Дурбинтурмур-2» в течение полугода в жаркие дни? Он вам ответит на все! Нынешние «знают» все! А Дикий:
– Не знаю.
Проводить время в обществе этого самобытного и, не побоюсь сказать, гениально одаренного человека было счастьем. Плотный, широкоплечий, в свободно сидящем пиджаке, большая, гордо поднятая голова, чуть печальный и чуть насмешливый взгляд. Всегда казалось, что он смотрит в самую душу. При своем среднем росте Дикий производил впечатление гиганта.
Позднее, когда мы уже сдружились, он как-то пришел ко мне домой. Мама накрыла на стол, Алексей Денисович немного выпил. Посмотрел на мою мать и сказал:
– Эх, моложе б ты была.
Мама понесла разогревать холодную свинину. Он перехватил у нее сковороду:
– Кто ж под водку свинину греет, матушка?!
После его ухода мама сказала:
– Ты знаешь, Женя, я всегда тебя считала крупным молодым человеком. Но вот явился Дикий, и комната мне показалась меньше, потолок ниже, а ты рядом с ним щуплым и невыразительным юнцом.
А ведь Дикий был намного ниже меня ростом. В любом обществе, в любой компании Дикий затмевал всех, сразу становился центром всеобщего внимания. В его манере вести себя была удивительная освобожденность от всякого фарисейства, ханжества, фальши, заботы о том, что о нем подумают или скажут.
Облик его был необычайно артистичен. Это проявлялось в умении рассказать анекдот, красиво есть, ухаживать за женщинами, в умении кратко и зримо передать впечатление о человеке, произведении искусства.
У Дикого был острый, образный язык. Словечки его гуляли по Москве. Он нисколько не заботился о том, чтобы его мнение не дошло до того, о ком он довольно резко высказался.
Сам он был живым парадоксом, совмещавшим в себе крайности и противоречия. Лиризм в нем уживался с едкой насмешливостью, бравада с мучительными сомнениями, наивность с мудростью, смелость с застенчивостью. Он любил жизнь! Жадно, со вкусом жил.
Одни любили его до обожания, другие боялись и недолюбливали. Но даже враги не могли отказать ему в широте, в размахе, в какой-то особой русской удали.
Дикий был репрессирован, лишен всех званий, сослан в Сибирь. Потом Дикого выпустили из лагеря, разрешили ставить спектакли. При нем во всех поездках находился майор НКВД: жил в одной гостинице, ел с ним, сидел на репетициях, на спектаклях. И содержался за счет договоров, заключенных Диким с театрами. В договорах же Дикий всегда вписывал как одно из условий пункт, по которому ему должны были выдавать 0,5 литра спирта ежедневно.
Майор следил за Диким неотступно, и, разумеется, Алексей Денисович делился со своим конвойным спиртом.
Через три месяца уже Дикий следил за майором, искал его после репетиций и спектаклей.
– Где майор? Нам надо ехать!
Майор спился.
Позже Дикий примкнул к работавшему в Омске театру имени Вахтангова. С ним и вернулся в Москву. Его восстановили во всех правах, он вновь стал получать звания. Позже выбрали на какую-то почетную должность в профсоюзе работников искусств. Там-то на одном из собраний Дикий и сказал свою знаменитую фразу:
– Ребята, там, где бьет ключом общественная жизнь, кончается искусство!
О Диком в актерской среде ходили легенды. Из них складывался образ художника оригинального, стихийного, порой чуть ли не безумного! Говорили, как о праздном гуляке, творившем по наитию, не задумываясь. Но те, кто учился у Дикого, работал под его руководством, знают, каким великим тружеником был Алексей Денисович, как упорно искал и находил свои блистательные решения спектаклей и ролей.
Этот человек с репутацией неуемного жизнелюбца, личность анархическая, своевольная, ни разу не опоздал на репетицию, не пришел в театр неподготовленным, не знающим точно, что он сегодня будет делать.
В своей режиссерской работе Дикий всегда исходил из интересов актера, и только из них. Он говорил:
– Режиссер все должен сделать для актера! Но он ничего не может сделать за актера.
Дикий считал своей обязанностью разбудить его фантазию, а уж дальше актер должен был действовать самостоятельно и даже уметь навязать свою творческую волю режиссеру.
Однажды я наблюдал, как Дикий принимал гримы. Актеры, если у них острохарактерная роль, любят изменять себя так, чтобы никто не мог узнать! Один из актеров, сдавая грим Алексею Денисовичу, надел парик, наклеил брови, прилепил нос, подбородок, увеличил уши. Дикий посмотрел на него, одобрил:
– Хорошо, только ты пойди уши накладные сними. Парик тоже сними, потом приди и покажись.
Актер снял уши, парик. Возвращается.
– Ну а сейчас?
– Это значительно лучше, – говорит Дикий. – У тебя там подбородочек приклеен? Ну-ка, подбородок сними. И нос.
Актер снимает подбородок и нос. Остались одни брови.
Дикий:
– Вот уже почти хорошо. А сейчас быстренько сними и брови.
Актер остается совсем без грима, в «своем лице». И слышит:
– Потря-са-юще! Утверждаю!
Дикий мечтал об актере мыслителе, аналитике, сорежиссере. Мечтал о таком артисте, который бы имел основания сказать о себе:
